Я продолжала прятать глаза, сосредоточенно отыскивая место для принесенных бутылок среди стоявшего на столе. Ступка, супница, чаша с кремом натильяс. Миска, полная оливок, три головки чеснока, лавровый лист на ветке. Канделария, не отходя от меня, продолжала уверенно говорить:
— Но постепенно все это пройдет, вот увидишь. Я не сомневаюсь, что с твоей мамой все в порядке; сегодня она встретит Рождество со своими соседями и, хотя ей будет тебя не хватать, порадуется, что тебе по крайней мере посчастливилось в эти дни уехать из Мадрида, подальше от войны.
Возможно, Канделария была права и мое отсутствие скорее радовало, чем огорчало маму. Может, она думала, что я все еще вместе с Рамиро в Танжере и этот вечер нам предстояло провести в роскошном отеле, среди беззаботных иностранцев, весело танцующих в перерывах между блюдами и равнодушных к происходящему по другую сторону пролива. Разумеется, я писала ей о своем действительном положении дел, однако, как всем было известно, почта из Марокко не доходила до Мадрида, так что мои письма, возможно, так и не покинули Тетуан.
— Наверное, вы правы, — с трудом пробормотала я, все еще держа бутылки в руках и сосредоточенно глядя на стол в безуспешных поисках места. Мне не хватало смелости посмотреть в лицо Канделарии, потому что я боялась не сдержать слез.
— Ну конечно, детка, и не думай больше об этом. Как ни тяжело без тебя твоей маме, но все равно на душе у нее спокойнее от того, что ты сейчас далеко от тех мест, где падают бомбы и стреляют пулеметы. Так что давай, сегодня нужно праздновать, радоваться! — воскликнула Канделария и, вырвав у меня из рук бутылку, откупорила ее и подняла вверх: — За твою маму, которая произвела тебя на свет!
И прежде чем я успела что-то произнести, она жадно отхлебнула шипучку из горлышка.
— А теперь ты, — сказала Канделария, вытирая рот тыльной стороной ладони.
Мне совсем не хотелось вина, но я подчинилась. Исключительно потому, что мы пили за здоровье Долорес.
Наконец все уселись за праздничный стол, но, несмотря на старания Канделарии, ни у кого не было желания разговаривать. Никто даже не хотел ссориться. Учитель зашелся в кашле, хватаясь за грудь; сестры, еще сильнее исхудавшие за последнее время, потихоньку начали всхлипывать. Толстая мать Пакито вздохнула и шмыгнула носом. Ее сын, опьянев от вина, принялся нести какую-то чепуху, телеграфист ему ответил, и мы в конце концов засмеялись. И тогда хозяйка встала и подняла свой бокал.
— За всех присутствующих и за всех отсутствующих, за тех, кто нам дорог!
Мы обнялись и расплакались, и на один вечер два противоборствующих лагеря в этой квартире превратились в дружное сборище товарищей по несчастью.
Первые месяцы нового года протекали размеренно, полные непрерывной работы. Со своим соседом Феликсом Арандой я с каждым днем общалась все чаще. И не только потому, что наши квартиры находились рядом: нас сближало нечто большее, чем просто соседство. Он был интересным и необычным человеком, а я порой нуждалась в его помощи, что и способствовало нашей дружбе, продолжавшейся долгие годы. После первых эскизов, так выручивших меня в случае с теннисным костюмом, сын доньи Энкарны не раз помогал мне справляться с самыми затруднительными ситуациями. Вскоре после нашего знакомства мне вновь пришлось прибегнуть к его помощи — на этот раз из-за моей неосведомленности в денежных вопросах. Для человека, получившего некоторое образование, решение этой проблемы не составило бы никакого труда. Однако, к сожалению, за моими плечами было всего несколько лет начальной школы. Поэтому, когда пришла пора составлять счет для первой клиентки, я вдруг поняла, что понятия не имею, как это сделать.
Был ноябрь. С утра небо заволокло серыми тучами, а к вечеру пошел сильный дождь, предвещавший грозу, надвигавшуюся со Средиземного моря, — одну из тех, когда ветер вырывал с корнем деревья и обрывал линии электропередачи, а люди ежились под одеялами, горячо бормоча молитвы святой Барбаре. За пару часов до дождя Джамиля отнесла выполненные заказы в дом фрау Хайнц. Два вечерних платья, два повседневных костюма и комплект одежды для игры в теннис — пять моих первых работ — покинули свои места на вешалках в мастерской, где дожидались последней глажки, и, облаченные в чехлы, отправились к своей хозяйке. Джамиля отнесла их в три приема и в последний раз вернулась из дома немки с сообщением:
— Фрау Хайнц говорить, Джамиля приносить завтра счет в немецкие марки.