— Че на колечко-то уставился, сердечный? Небось не ты подарил, другой.
— Мне не нравится, когда ты со мной так разговариваешь. Я ведь тебя люблю.
— Что ж мне теперь, в обморок падать, как барышне кисейной, или лить элегические слезы, вздыхая на луну? Два по сто коньяку и два бутерброда с сыром, — без перехода обратилась Вера к официантке с красивой фигурой и невзрачным личиком.
— Я хочу с осетриной, — снова надулся Даутов.
— Когда сможешь сам платить, будешь заказывать бутерброды с осетриной. Что-то ты, Рудик, таишь от меня, как я полагаю. Давай, рассказывай!
— Знаешь ли ты, что завтра мы с тобой должны бряцать клавишами в подшефной школе? — спросил Рудольф.
— Первый раз слышу. То есть был об этом разговор с куратором, концерт планировался, но его вроде бы перенесли.
— Какие-то перестановки случились, и наш концерт назначен на завтра. Мне так Третьяков сказал. А с него взятки гладки, ты же знаешь.
— Почему же меня никто раньше не предупредил?
— Где тебя искать, золотко мое, ты вечно в бегах, тебя никто не видит, кроме меня. Да и я изредка.
— Что ж, надо так надо — сыграем.
— Не могла бы ты обойтись без меня? Я, видишь ли, крайне занят, болен, разбит и прочее.
— Ах, на тебя повесили Саманту? Поздравляю! Свято место пусто не бывает. Она снимает фильм о тебе. Впрок. Очень практичное и блистательное существо.
— Да какая еще Саманта! — искренне возмутился Рудик. — Помнишь, там, на кухне, в Строгино…
— Нет, — резко перебила Вера, — не помню. А что там случилось особенного? На меня шпана перед собственным подъездом напала после этого. Но я даже шпану не помню. Меня, Рудик, не ты выручил. А чужой дядя с мусорным ведром. И еще один супермен. Шучу, шучу. Говорю же, что ничего не было. Никогда. Абзац. Понятно тебе?
— Прости, — сказал Даутов. — Ты же отказала Саманте в помощи. Она одна, в чужом городе. Мне пришлось все взять на себя. Поддержать честь мундира, так сказать. А ты — «Саманта, Саманта». Надо было раньше думать… Ну прости, давай все забудем. Скоро конкурс, и я, кстати, собираюсь тебя обойти на крутом вираже.
— Не выйдет, — Вера подняла руку и повертела кольцом перед глазами Рудольфа, — меня мой талисман не выдаст.
— Так и знал, что все не просто так, что какая-то чертовщина во всем присутствует… — Рудик произнес это как-то особенно угрюмо и надолго замолчал.
Обогревшись в кафе, они долго еще бродили по Тверскому бульвару, совершенно забыв о привычной для них перепалке, которая только что произошла в очередной раз.
Правда, под конец прогулки Вере пришло в голову, что Рудик что-то очень тщательно силится от нее скрыть. Это убеждение окрепло еще и оттого, что Даутов принялся просто как-то истово и оголтело расхваливать ее талант — в чем она ни капельки не нуждалась, — а более всего незаурядный интеллект — что вообще было странно, так как эта тема прежде попросту не фигурировала.
Вера поглядывала на темную, эффектную фигуру, которая плавно, по-кошачьи двигалась рядом, одновременно и любуясь Рудольфом, и мысленно отодвигая его куда подальше.
— Я поняла, к чему ты клонишь, — строго сказала Стрешнева. — Завтра я отработаю за тебя, вне всякого сомнения и даже с радостью. Но учти, что ответная плата будет непомерно большой.
— А вот за этим не постоим, — развеселился Рудик. — Нам, татарам, все равно.
— А ты-то все же куда завтра навострился на длинных нерусских ногах? Можешь не отвечать, я ведь никак не посягаю на твою свободу. Ты свободен, как птица. Прощай, пожалуй. Поеду кошку свою рыбой кормить, книжку читать, да и к выступлению завтрашнему не грех подготовиться. Пожалуй, я все же заеду в деканат поутру.
— Зачем тебе в деканат? — Рудик спросил столь поспешно, что трудно было не заметить его странной обеспокоенности намерением Веры посетить родное учебное заведение.
— Да что такое, дорогой, почему бы мне не заглянуть туда. — Вера пристально посмотрела на приятеля.
— Концерт назначен на десять утра, тебе ведь разыграться нужно и выспаться, наконец. Я только о тебе забочусь, Рыжик!
— В таком случае, спокойной ночи, Черныш, уже действительно поздно.
— Послушай, — вдруг окликнул Веру Рудик. Она обернулась. — Что ты там говорила о талисмане, ты что, — он как-то нелепо хохотнул, — душу черту продала, как Паганини?
— Бай-бай, дорогой, не тревожься о том, что тебя не касается, а то с ума сойдешь.
Утро оказалось солнечным, умытым. Едва взглянув на косые лучи яркого солнца, проникавшие сквозь занавески и причудливыми пятнами ложившиеся на старенький, потертый ковер, Вера поняла, что проспала. Ни о каком визите в деканат, конечно, уже речи быть не могло, надо было срочно ехать на Каширскую — выполнять обещание, данное Рудольфу.