— Я не хочу отпускать вас, — ответил капитан Кравцов. — Совершенно неизвестно, что может с вами произойти в любую минуту.
— А как бы вы могли воспрепятствовать? Да и зачем? Мне кажется, все в прошлом. Напридумывала себе страхов и ужасов! А на самом деле, может, все это не так.
— Я думал, что вы здравомыслящий человек! — Кравцов готов был перейти на крик. — Вас чуть не убили, за вами охотились все время, как вы прилетели из Норвегии. Обокрали и сожгли квартиру вашего питерского приятеля, между прочим, те же люди… В той квартире погиб человек, и вы могли оказаться там вместе с ним!
— Почему я должна вам верить? Как я могу знать, что вы именно тот, за кого себя выдаете?
— Сейчас я ничего не смогу вам объяснить, просто приказываю, прошу, наконец…
— На каком основании вы мне приказываете?! Господи, что же такое, наконец, происходит, обложили меня, как волки! Кто вы вообще такой?! Мент вы, вот кто вы такой, как и все, и нечего из себя корчить Робин Гуда!
— Я понимаю вас, Вера, — Кравцов был смущен, — и знаю, что про нас говорят.
— Ну и что говорят, что?! — гремела Стрешнева.
— Что честный мент — это оксюморон, как горячий снег, а продажный мент — тавтология, масло масляное то есть.
— Оксюморон, тавтология… Где только слов таких нахватались…
Глава 9
Несмотря на невероятные усилия капитана сохранять внешнее спокойствие, покидать жилище все же пришлось со скандалом. Вера кричала в запале что-то совсем уж неприличное, что ее специально держат здесь, что ей надо заниматься, готовиться к конкурсу, а то, что ей не дают это делать, только на руку врагам. А значит, и Тульчин, и Кравцов спелись с ее врагами и ей здесь оставаться больше нельзя.
Павел вызвал такси и предложил девушке оставить хотя бы кошку, на что Вера, подавив новый взрыв истерики, благоразумно согласилась. Однако то, что капитан все же отпустил ее, разочаровало Стрешневу. А потом обозлило. Она втайне или по инерции надеялась, что Кравцов придумает что-то необыкновенное для нее. Какой-то простой и изящный выход из этой ситуации, которая сложилась из равновесия чуждых стихий.
Но капитан был спокоен, как скала.
Довольно быстро Вера оказалась в «обломовке». Приехав домой, она первым делом увидела смятую ею с Алексеем постель и в отчаянии зарыдала.
А заплакав, тут же переменилась. Она еще повсхлипывала несколько минут, уже размышляя над диковинным планом действий, взявшимся просто ниоткуда.
Вера решила все поменять. Круг общения, квартиру, накупить новых книг, будет ходить и ездить по другим улицам здесь, в Москве, но это будет другая Москва. Нет, только никакой провинции! Потому что она там погибнет. Просто перестанет жить, и все. Закроет глаза и тихо умрет под косматыми соснами. Отец и мать будут ходить на тщательно убранную могилку, мама будет плакать, а отец утешать несчастную.
Она настолько отчетливо представила все это, что ужаснулась своей безмерной фантазии. Эта встряска оказалась последней в тот вечер. Вера испугалась, что уснет, не добравшись до кровати. Но она добралась и тут же уснула.
Проснулась рано утром, необыкновенно свежей и бодрой. Выпила кофе, позавтракала, радуясь тому, что жизнь неожиданно входит в нормальное русло.
Вера ничего не помнила. Вернее, события последних дней для нее превратились в сон, которым она, к сожалению или к счастью — было еще неясно, не может управлять. Она ведь хотела научиться этому лучшему из искусств. Однако теперь это не получалось.
Раздался телефонный звонок.
Звонили с радиостанции «Маяк» и просили сказать несколько слов прямо по телефону, чтобы поставить интервью в уже подготовленный материал о выдающихся музыкальных событиях последнего времени.
Вера быстро и ловко справилась с этой приятной обязанностью, поведав заодно, что всем обязана Сергею Рахманинову, Йожефу Гофману и Никите Афанасьеву, и благодарна в самой высокой степени профессору Соболевой за терпение многих скорбей. Кроме того, с редактором «Маяка» она условилась о записи часовой радиопередачи, дипломатически настояв на участии в ней Соболевой.