А я думала, что это всего лишь шрам. Мне вдруг захотелось сорвать кожу на плече. Разорвать её, извлечь оттуда тень. Это не может быть правдой.
- Почему ты говоришь мне это?
- Если ты вдруг подумываешь скрыться, туннели найдут тебя. От них не убежать. Их нельзя подавить. И пока метка есть на тебе, они найдут тебя.
- Почему тебя беспокоит, что я могу попытаться убежать?
Когда он заговорил, его голос был мягок.
- Туннели могут отследить тебя, а я не могу.
Я не могла больше слушать это. Была ли это правда или нет.
- Уходи. Просто уходи.
Он кивнул.
- Я ушел. Но наблюдай за своей меткой. Она будет становиться тем больше, чем у тебя остается меньше времени на поверхности.
Он выскользнул в окно и пропал.
Я бросилась к зеркалу, висящему на обратной стороне двери шкафа, и оттянула ворот футболки в сторону.
Коул был прав насчет метки. Я не замечала до этого, но она становилась больше. Что если это не просто шрам? Что если это настоящая Тень внутри меня? Следящее устройство, растущее, отсчитывающее время, оставшееся мне.
И нет такого места, где я могла бы спрятаться.
Глава 4
Сейчас.
Столовая для бедных.
Пять месяцев и одна неделя до моего возвращения в Нижний мир.
Я пыталась забыть о визите Коула. Он не возвращался до конца недели, и я подумала, что он сдастся. По крайней мере, я надеялась на это.
Моя смена в столовой для бедных началась в эту субботу. Я с облегчением погрузилась в работу. Конечно, невозможно было смягчить боль, на которую я обрекла свою семью, но служение другим было началом - моим последним шансом на какое-либо искупление, если оно вообще существует.
Когда я попала в приют, управляющий столовой для бедных встретил меня снаружи в сопровождении с другим мужчиной с хорошим фотоаппаратом. Мне хотелось развернуться и уйти, но я не могла больше расстраивать отца. Мне придется пройти через это.
Управляющий подошел ко мне, протягивая руку.
- Никки, да? Твой отец сказал мне, что ты придешь. Я Кристофер.
Улыбка. Щелчок. Как только Кристофер взял мою руку, сработала вспышка.
- Приятно познакомиться,- сказала я.
Кристофер наклонился и тихо сказал:
- Просто не замечай этого парня. Что такого в том, что ты здесь, чтобы сделать что-то хорошее.
Мне сразу понравился Кристофер. Его дыхание пахло мятой и табаком, а татуировки лианы и проволоки выползали из-под воротника футболки, извивались вдоль его шеи. Он не обратил внимания на фотографа и повел меня в обеденный зал, в котором пахло как в закусочной вперемешку с дешевым магазином.
Было несложно освоиться в столовой, после разливки первых нескольких мисок, я уже вошла в ритм.
Когда очередь выросла, я больше не могла разглядывать лица и удивляться, как они докатились до ожидания раздач в столовой для бедных. Я просто наливала чили и старалась, чтобы рука с ковшом не тряслась.
Большинство людей тихо плелись вперед, поэтому я удивилась, когда пожилая женщина сказала мне:
- Ты совершенна.
Я подняла глаза от чана с супом.
- Я?
- Да, - ответила старая женщина. Глубокие морщины покрывали каждый дюйм ее лица. Кожа вокруг глаз сморщилась в уголках, словно она щурилась годами. Вопреки этому ее глаза были ясными и свежими. Ее иссохшие руки потянулись за супом, они выглядели такими хрупкими, что я начала беспокоиться, не будет ли миска достаточно тяжелой, чтобы сломать их. - Ты не старая, - сказала она.
- Ох,- сказала я, немного озадаченно. - Я полагаю, нет. Мне семнадцать.
- Мне восемнадцать, - сказала старуха. Она выпрямилась, пока говорила, сделав себя повыше.
Кристофер, который стоял рядом со мной, раздавая хлеб, усмехнулся:
- Привет, Мэри. Как дела сегодня?
Эта женщина, Мэри, удерживая взгляд на мне, ответила:
- Прекрасно. Только посмотри, как молодо она выглядит, ты можешь в это поверить?
Я повернулась к Кристоферу, он успокаивающе подмигнул.
- Да, она выглядит на семнадцать.
Громкий шум заставил нас обоих мгновенно повернуться к Мэри, которая бросила свою миску с супом на линолеум.
- Мне восемнадцать. - Ее нижняя губа дрожала. - Мне восемнадцать, мне восемнадцать... или может быть девятнадцать. Постойте-ка, а кто президент?
Ее слова слились с рыданиями, казалось, она забыла, где находится.
- Кто президент? - рыдала она. После она резко подняла голову и взглянула на меня ясными, мокрыми от слез глазами, и ни с того, ни с сего сказала:
- Ты разбила сердце.
Мое дыхание перехватило. Она сказала это так убедительно, на мгновение мне было трудно поверить, что это просто случайный комментарий. Казалось, будто она видела это во мне, вину за то, что произошло. Но она не могла знать. Это было невозможно.
Кристофер обошел вокруг прилавка и положил руку ей на плечо.
- Давай, Мэри, - сказал он. - Пойдем, сядем и пообедаем. Вместе.
Один из других добровольцев - девушка, которая, может, была на несколько лет старше меня, с двумя французскими косами на голове, протянула мне тряпку, и мы вытерли пол.
- Не беспокойся за неё, - сказала девочка с косичками.
- С ней что-то не так?
- Слабоумие или что-то в этом роде. В первый раз, когда я встретила ее, она повторяла, что была потеряна. Просила меня снова и снова, чтобы я помогла найти ей чью-то дочь. Я понятия не имела, о чем она говорит.
- Чью-то дочь?
- Да... Пенелопы или Присциллы или кого-то там еще. - Она сделала один последний удар по полу, а затем в своих руках скатала из тряпок большой шар. - Она не перестает говорить об этом.
- Кто дочь Пенелопы?
Она пожала плечами.
- Она никогда не говорила. Может быть, это подруга, которую она знала. Бедная женщина.
Дочь Пенелопы. Странно. Может быть, девочка с косичками была права, что это был старый друг. А может, это и вовсе вздор.
Когда обед был окончен и все стулья убраны, Кристофер рассказал мне, что Мэри появлялась в приюте уже на протяжении месяца и, по всей видимости, страдала слабоумием.
Думаю, я знала, как она себя чувствовала. Но я решила, что спрошу про дочь Пенелопы, если увижу ее снова. Возможно, я смогу помочь ей понять, что она ищет.
Нет ничего, чем я могла бы заслужить прощение за то, что сделала. Но если бы я могла помочь человеку окончить эти шесть месяцев лучше, чем он их начал, это было бы уже что-то.
Раньше мама пекла блины каждое воскресное утро. После ее смерти отец стал избегать кухни каждую неделю в этот день. Теперь, когда я вернулась, я решила возродить воскресную традицию.
Я поставила чайник на плиту, а затем выглянула в окно. Томми, держа удочку, сидел на каштановом дереве.
Томми. Я думала о том, через что ему пришлось пройти за его короткую жизнь, и обо всех лишениях, что он претерпел. Он не понимал, куда я пропала и почему внезапно вернулась. Я не могла дать ему все, что было нужно. Наверное, это не оправдание, поэтому я должна попытаться исправить это.
Я наблюдала, как он удерживается на толстой ветке, поднимая удочку, и забрасывая ее со свистом вперед и назад. С десяти часов до двух. Я улыбнулась. Он использовал своих последних домашних мух с пометкой "пробный заход".
Я положила чайный пакетик в чашку и поставила ее на столешницу. Потом я вышла из дома, огибая ползком сторону дома, где каштан возвышался над нашей высокой деревянной изгородью.
Сначала Томми не видел меня. Я наблюдала за ним, умело избегая ветвей и цветов. Я не могла вспомнить ни одного другого десятилетнего ребенка, который будет считать воскресное утро веселым, но Томми всегда отличался от других детей в районе, и иногда эти другие дети дразнили его за это.