Еще же этот Б., с которым так комфортно и хорошо. И я к нему привыкла — как к другу.
А с Д. больше проблем, чем возможностей.
Но я все равно хочу с ним».
«Обиднее всего эти „предрассудки“, которые у него априори насчет меня. Эти его подколки, типа „знаем мы вас“. Что ему заранее все про меня известно. Это вот сверху-стояние. Мужские предрассудки о „девушках“.
Нет, я не нравлюсь ему. А жаль. А жаль. (Прямо плакать хочется, честное слово). Похоже, что он уже принял решение. Надеюсь, не окончательное.
Он — опытный. Он — знает жизнь. А я?!?!»
«Он пишет, что соскучился — и я счастлива.))) Пишет, что встретимся — и я скачу».
«Сидели в атриуме. Подарил розу. А теперь — сбрасывает мои звонки».
Тогда же Дибок впервые мелькнул в нашем доме.
— Наша дочь влюбилась в лысого горбатого бандита, — делилась со мной жена вечером. — Но я не думаю, что она действительно влюбилась. Скорее всего, ей просто лестно, что он с ней возится. Очень рассудочная девица у нас выросла.
Дибок действительно рано облысел и сильно сутулился, вжимал голову в плечи. Мощный, накачанный, двадцативосьмилетний, он рассказывал Ксюше, как десять лет назад стоял на Новом Арбате с пакетами денег, рассованными по карманам, и ждал такси, а потом отвозил «кассу» в банк, прямо наличными, — опасная работенка. И когда успел невнятный пацан на санках вырасти сначала в того молодого шестерку, а потом в этого мрачного типа? Удивительно, однако именно такие рассказы попадали в точку и нравились Ксюше: для нее романтикой было дело, бизнес, она сама мечтала стать жесткой бизнес-леди, видела себя такой, — как знать, может, и стала бы. Рациональности в ней хватало, и хрупкой она не была. Если бы не Дибок…
6
Землю мы выбирали долго. Не потому, что такие привередливые, а просто в деньгах были ограничены. Тогда, после продажи бизнеса, я не предполагал, что смогу развить что-нибудь здесь. Думал только доживать. Поэтому сначала смотрели маленькие участки в Тоскане, домики на Тразимено: цветник, свой огород и не более того. Вдруг приплыла эта земля: большой участок леса в умбрийской глуши. Тогда я впервые увидел такую Италию: внутреннюю, потаенную, не туристическую. Наш участок состоял из оврага, крутого склона к нему, заваленного буреломом, заросшего колючими кустарниками; выше — каменистые уступы, водопад, ручей в старом деревянном русле. Выше, над нашим участком, склон делается еще круче, и если задрать голову, видно вершину горы, продуваемую всеми ветрами. С другой стороны — склоны окрестных холмов, таких же лесистых, дальние оливковые поля редких местных фермеров, а вдали, то в ореоле просвеченных розовых облаков, то залитая неистовым солнцем на синем фоне, — Монте Субазио.
Той первой ранней весной (весна здесь наступает в начале февраля), когда в нашем каменном доме было холодно, когда то сыпала снежная крупа, то солнце заставляло первые весенние стебли развернуться и налиться соком среди сухой травы, я не знал, куда себя деть; поднимался на вершину горы, ложился на сухую траву, лежал и смотрел на Субазио, которая все равно была выше. Ветер выл в чащах. Пару раз я видел внизу, в дубовой роще, стайку черных кабанов на выпасе. Мой сосед, бывший мафиози, держит трюфельный бизнес; при первой нашей с Андреа попытке размежевания сосед неистово жульничал и даже попытался подать в суд, но Андреа железной рукой свел его попытки на нет. Прочие соседи: пара фермеров (километрах в шести-семи от нас), патентованная ведьма в маленьком домике на вершине другой горы, пониже (в двух километрах), хипповый ретрит (километрах в десяти в другую сторону). По грунтовке можно выехать на асфальтовое однополосное шоссе (в двух километрах), двигаться по которому следует со скоростью не более сорока из-за постоянных серпантинов. Да, и церковь, близ которой Франциск получил свои стигматы: тоже километрах в четырех по прямой — моя жена проложила к ней тропу сквозь буреломы. Все это густо заросло лесом и располагается вертикально, перпендикулярно, под непредсказуемыми углами, вечно за поворотом, вечно на откосе. Под вывеской придорожного супермаркета таился рынок, где бутылки с грубым оливковым маслом были заткнуты резинками детских сосок. На блошином рынке Лука (до странности итальянское имя) приобрел старинный штампик из пластмассы на картоне, которым можно было оттиснуть расплывчатый, но узнаваемый Дуомо. Мы с женой (уже не первой, но третьей, четвертой весной) скупали на рынках всё — мелкотравчатые блюда, гнутые стулья, бледно-хрупкие зеркала; нас узнавали, нас подзывали и показывали то, что должно было нам понравиться. Иногда мне казалось, что я попал в пятидесятые, лет за десять до своего рождения. На Рождество здесь всегда выпадал снег; он не выпадал ни в Риме, ни на Тразимено, ни даже во Флоренции — здесь, в сердце Умбрии, держался микроклимат прежних, далеких и давних дней, а может быть, время здесь проходило так, как только и может выдержать сердце. Не знаю, что еще сказать.