Но детство — "после" — навсегда со мной,
ни подкупам не поддается, ни интригам…
Прошлась война по нашим светлым дням,
сожгла заборы. И в кустах сирени
зенитки встали, вверх стволы подняв,
и трепетали листья от сирены.
Да что заборы — жизни жгла она,
и землю жгла, и в души била больно.
Будь проклят тот, кому нужна война,
и тот, кто снова затевает войны!
Что было до? Я память тороплю
и обращаюсь к старому альбому.
Подолгу изучать его люблю,
но заглянуть доверю не любому.
Вот у террасы вся семья. Увы,
меня еще пока на свете нету.
Я только слышусь в шорохе травы.
И мама, может, думает об этом.
Щелчок, и у террасного крыльца
миг жизни той отснят, один из тысяч:
вот мама, Лида около отца,
вот Зоя вилкой в сковородку тычет…
Пускай теперь та карточка желта —
фотограф был неопытен в работе —
и, может, кто-то скажет: "Ерунда!",
но мне она ценней иных полотен.
Мне карточка — как в прошлое билет.
В него не грех порою возвращаться,
Чтоб в мирный день далекий постучаться
и в ночь июльскую навек с ним распрощаться,
пройти войну и после повстречаться
вновь с мирным днем, сказав всем войнам:
"НЕТ!"
У каждого есть памяти резерв.
Пусть там пылится мелкое, но надо,
чтоб иногда взрывалась канонадой
та клеточка, той грозной темы нерв.
И высветит сознание твое
далеких дней багровые наброски:
обвалы стен, горелое жнивье
и хат спаленных пепельные горстки.
Нам в прошлое заглядывать не грех
(в нем — многое, и в том числе — святое)
и обрывать на миг беспечный смех,
у вечного огня в молчаньи стоя…
Но о войне…
20 марта 1995 года, 23 часа 55 минут. Вот на этом месте много месяцев назад я бросил свои "мемуары" и не прикасался к ним до сегодняшнего дня. Женя умер 15 ноября 1993 года. А Лида задолго до этого была неизлечимо больна. Мы все, и Женя тоже, знали об этом. Брат за пять лет до смерти перенес тяжелейшую онкологическую операцию, (трижды его резал профессор Цацаниди; он же мне сказал, что хуже и трудней всего оперировать коллегу — всегда что-нибудь да произойдет). Сам сделал главное — наложил анастомоз и поручил ассистентам завершать операцию. И что-то сделали не так, "произошло", пришлось оперировать повторно, а там — перитонит, который не показывал рентген, и т. д. Брат уходил на глазах, и мы дежурили возле него ночами несколько месяцев. Он выдюжил. Все завершилось для него тогда благополучно, он вернулся в Афганистан и доработал свой срок по контракту. И умер внезапно не от той страшной, преследующей всю семью болезни, а от остановки сердца.
А в воспоминаниях я не дошел даже до его рождения.
Лида слегла 1 мая 1994 года и уже не вставала до последнего своего дня, до 31 августа. Я понял, слагать-то их решил я главным образом для тех, кого уже нет: за два месяца до кончины Жени в Моршанске простились с Валентином, старшим двоюродным, который был нам как родной.
А как же, спросит кто-нибудь, ваш читатель? Я понимаю, есть он, мой читатель, но каждый сочинитель, когда пишет, наверное, в первую очередь видит перед собой одного-двух самых близких людей, которым он адресует прежде всего свое произведение. А все остальные — потом, встреча с ними — как само собою разумеющееся событие. Так считаю и я. И жить было так тяжело, что не до ночных корпений над столом. Меня словно отбросило взрывом. Будто рухнула стена в доме (братья и сестры — стены, меня хранящие!), и я один остался на ветру, на сквозняках жизни…
Но время лечит. Боль утихает. Жена и сын — мои опоры, мои стены, они держат меня. И постепенно я стал возвращаться к начатому. Не жалею, что уже не успел к дате — к 50-летию Победы. Хотя такие даты в сроке жизни одного человека не повторяются. К этому празднику я смог издать за свой счет маленькую книжечку стихов "Обелиск на ладони", в ней я собрал почти все поэтические строки о войне, включая страницы из рукописи, пролежавшие в издательстве "Советский писатель" 15 лет (1978–1993 гг.).