ГОЛУБАЯ ПИЛОТКА
(ЭТЮД N2)
Неработающих домохозяек обязывали трудиться на армию. Из госпиталя приходил солдат-инвалид с деревяшкой вместо ноги, выгружал маме из мешка урок, как она говорила: вот урок дали. Откуда она знала словечко времен крепостного права? Барыня девкам урок давала, пояснила мама, шить что-нибудь или ягоды собирать, малину да смородину. Или там вишню. И наказывала им петь во время сбора, чтобы ягоды в рот не совали. Такие вот строгости были…
Для мамы урок был другой: надо было стирать солдатское и офицерское обмундирование — гимнастерки да галифе.
Инвалид присядет на табуретку, выставит свою деревяшку так, что об нее хочется споткнуться, достанет кисет, газетку, разорванную на прямоугольные клочки, загнет край, насыплет махры из кисета и начинает скручивать цигарку. А пятилетний Руя наблюдает за ним и мысленно повторяет его действия, запоминает всю технологию сотворения самодельной папироски.
Вот дядька скрутил трубочку с махоркой не до конца, погрыз краешек газеты и послюнявил — размочалил, чтобы склеилось лучше. Потом вставил цигарку в рот целиком и медленно ее вытащил, сложив губы трубочкой. Готова. Извлек из кармана трут, кресало и кремень, начал искры высекать на трут да раздувать его до малинового цвета. От распаленного трута прикуривает. Сидит, синий едкий дым пускает да с мамой разговаривает. Мальчишка рядом, изучает добывание огня. Ему кажется, что он уже все знает: и как самокрутку смастерить, и как трут запалить (так оно потом и было на военных сборах — лихо я крутил и цигарки, и козьи ножки: военная практика).
А мама в это время гимнастерки перебирает да охает. То дырочку маленькую на груди увидит от фашистской пули с кровавым пятном вокруг, то рваную дыру с клочьями ткани — от осколка, полгимнастерки в крови. А вот обгоревшая с подола с танкистскими петлицами на вороте. Господи, что ж это делается, когда ж она, проклятая, кончится?! На войне без этого никак не получается, степенно поясняет солдат. А кончится, когда последнего добьем. Ты, Николавна, подшей-подштопай, где надоть, ладно? Он тяжело встает, кидает за плечи мешок с готовым уроком и уходит, напустив нам холоду из сеней.
Инвалид кроме одежды приносит и мыло для стирки, соду, чтобы можно было отстирать кровавые пятна на обмундировании. Мама загружает солдатскую одежду в большой цинковый бак, в корыто, греет воду на печке; за водой далеко ходить не надо — плоды городской цивилизации рядом: вон, в углу кран водопроводный и обколотая чугунная раковина, почти как в Моршанске.
А потом Николавна долго стирает, скребет гимнастерки да штаны воинов наших на гофрированной доске, отжимает, охая, все ей, молодой, но больной женщине тяжело, трудно — ревматизм. Выстиранная одежда развешивается на веревках по всей большой комнате. А когда "урок" подсохнет, гладит его утюгом с угольями. А раздувает уголья в сенях, высунет руку с утюгом за дверь, покачает его там из стороны в сторону и к столу. А вечером она сидит и штопает обмундирование, ловко орудует иглой — все-таки на портниху училась. А сын смотрит и вздыхает: когда же она ему костюмчик обещанный сошьет, еще до войны скроенный.
Однажды дядька на деревяшке вытряхнул из большого мешка маме на стол гору пилоток — очередной урок. Мама их отстирала и повесила сушиться на прищепках. А сын все ходил и, задирая голову, разглядывал их. И приметилась ему одна, голубая с красными кантиками. А звезды с пилоток мама перед стиркой снимала. Очень завлекла мальчишку эта пилотка, вот мне бы такую! А когда мама гладила, он стоял возле стола, только нос его любопытный над ним торчал, и следил, когда очередь дойдет до голубой. И глазами моргал и вздыхал специально для мамы в надежде обратить внимание на его страдания. А мама брала из стопки по одной пилотке, отглаживала и складывала готовые в стопку перед его носом, а которые чинить — в другую. Ой, вот и голубая под утюгом. Мальчишка стал вздыхать еще чаще и шумнее. Мама отгладила ненаглядную, взглянула на сына, достала из стеклянной литровой банки звезду, вставила ее ножки в дырку, разогнула ножки внутри пилотки — да что ж так медленно-то! — улыбнулась: ну что, заждался? — и надела ее сыну на голову. Пилотка опиралась ему на уши. Ура! Чудо свершилось!
Пятилетний мальчишка ликовал. Он взял свое игрушечное ружье, топал по комнате и орал: я пойду на войну! всех фашистов убью! я пойду на войну! всех фашистов убью! И так разошелся, вояка, что сестра Лида угомонила его шлепком пониже спины. И еще сказала: все равно пилотку сдавать. Мальчик вздрогнул, и все в нем перевернулось от негодования и внутреннего сопротивления. Не может быть! А сестра добавила, ехидная: не воровать же. Да, а вдруг дядька не заметит, он же их выгрузил кучей и не пересчитывал пилотки никто — ни он, ни мама. Ну, подумаешь, всего одну пилоточку!