Симка быстро прибрала к рукам обеих Марусек, стала крутить с ними дела и ездить в Моршанск. Спекулянтский бизнес процветал. Вот тогда, наверное, закладывались в рыхлую почву наших военных бед семена перестроечных времен, начальной капитализации… А может, и нет, они в почве жизни были всегда, только дожидались удобного часа, чтобы дать всходы. Вот и взошли.
* * *
Дело шло к зиме. Сообщения Информбюро из черной тарелки были торжественно-победными: "Наши войска с боями освободили город…"
Тетя Маня и Кутиниха однажды заявились из Моршанска без товара и без Симки: прогорели, а Симку с мануфактурой взяли в Ряжске… Милиция. Несколько раз прибегал Ефим Абрамович, охал, ахал, кряхтел и сопел, хватался за голову, в общем, выказывал страдания. Потом порылся в Симкиных вещах, что-то сунул в сумку и исчез. Дверь тети Симиной комнаты пугала молчанием. Я отчетливо ощущал пустоту за нею и печаль покинутого жилища. Б-р-р! Жутко. Дядя Леша молчал. У нас шла дискуссия шепотом — по поводу Симкиной судьбы. Уши я держал топориком, ловил каждое слово и понял, что, возможно, соседку отпустят, так как она была в интересном положении от Ефима Абрамовича.
Только стаял снег, по весне Симкину комнату обчистили. Утром Анна Васильевна вышла на крыльцо, глянула на наш дом и увидела черный провал вместо стекла в маленьком тетесимином окошке. Подошла к дому, а стекло на завалинке стоит. Она и давай нам стучать — у нас еще никто не выходил, все спали как сурки. Потом позвонили в милицию, явился участковый, опросил взрослое население, составил акт. Шестиметровая комната была пуста, как и Симкины шкаф, и кровать, и стол. Барахло, одежда, шмотье — все исчезло: шуба, пальто, плащи, платья, постель, скатерти, занавески, знаменитый халат — все улетело через оконную створку. Тетю Симу обчистили полностью.
Как же вы не слышали, что жулики лезли? Так и не слышали, спали крепко. Грабили, наверное, на рассвете, самый сон. Жулики знают, когда грабить. Милиционер недоверчиво слушал и подозрительно поглядывал на жильцов. Проверил документы — дяди Леши, у отца и матери… Хорошо, что у нас никто в это время не гостил. А документы, удостоверения, должности и места работы мужчин слегка охолонули следовательский пыл участкового. Ну, обчистили, так обчистили… Примерно через месяц явилась Симка. С большим животом. Отпустили, пожалели как беременную. Иди, говорят, рожай да больше не попадайся. Открыла комнату, глянула — ноги подкосились, плюхнулась она на пустую кровать и заголосила, головой замотала. Кричала, будто похоронку получила. Покричала, покричала, ни одной слезинки не выпустила, встала, начала прибираться. Мама ей помогала, полы вымыла — тяжелая ведь соседка, дело знакомое, жалко бедолагу. Вскоре и Ефим Абрамович обозначился. Ничего, все наживем. Наживут, конечно. Как наживали — этого я не узнал, меня в Моршанск увезли.
ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА
Увезли меня в конце лета, не сказав, что жить мне в Моршанске придется почти год, до мая сорок пятого. Это чтобы я не огорчался сразу и ногами по полу не молотил.
А когда оставляли у теток хворого (ухо заболело, покрылось болячками, золотуха, что ли?), приврали: вот тетя Настя тебя вылечит, и мы за тобой приедем. Я орал. А Валентин будет тебе кино показывать. Слезы сразу высохли. Кино я любил. Тогда пусть показывает сейчас. Сейчас нету. Завтра, Руя. Будет тебе кино.
И остался я зимовать в Моршанске. Тетка Настя намазала мне ухо топленым гусиным жиром с тошнотным запахом, приложила капустный лист, примотала его к моей бедной кудрявой головушке белым платком и велела ходить, гулять по двору и спать с этой противной повязкой. Целительно, сказала Анастасия Николаевна, все как рукой сымет. И действительно, не сразу, но болячки прошли. А Валька каждый день говорил: ты, Руя, с раной.
А вот малиной со сливками тетка меня перекормила. И я переусердствовал: уплетал и уплетал — ешь не хочу, благо своя. Какой-то клапан открылся, и я не мог остановиться, уписывая эту вкуснятину, ну никакой культуры жранья. Я ем — вкусно, а она все подкладывает, а я все ем. Облопался до того, что ночью меня вывернуло наизнанку этой ягодой в постели. Настя прибежала на звуки, зажгла свет, увидела, что подушка моя облита чем-то красным, и закричала: Юрочка умирает! Сонный Валентин вскочил, глянул на меня сквозь очки и поставил диагноз: это Руины тошнутки от малины. А что тут ставить, если малиной воняло на весь дом. С того лета я малины не ел до 15 лет. На дух не выносил. А теперь — пожалуйста, ем да тетку Настю вспоминаю.