Гудков протяжных маневровой "Щуки"
Я закалялся все-таки и рос
И кой-какие постигал "науки".
Для лирики пейзажной здесь не та,
Конечно, обстановка — дым и свалка.
Но пацанам тут в ловкости закалка:
Утильсырья на свалке до черта.
Мы не кляли тогда свою судьбу
И у палатки с деловою рожей
Еврею старому свинцовую трубу,
Набив песком, сбывали подороже…
Сюжет ночной. Тебя колотит дрожь.
И храбрый ты и, как сурок, трусливый:
Решился на отчаянный "грабеж" -
Ползешь к дядь Яше за незрелой сливой…
А вот у школы маешься с тоски.
День длинный-длинный, и конца не видно:
Два дня всей школой ждали пирожки,
Нам обещали вкусные, с "павидлой"…
Морозом грязь сковало. Как паркет
Была б она, да, жаль, полно колдобин.
В одной руке — "подушечек" пакет,
В другой — буханка. Запах бесподобен.
Ну как же, школьный выдали паек:
Хворал — скопилась норма за неделю.
От радости сердечко ек да ек -
Вот дома похвалюсь, на всех разделим.
Шел да мечтал. А как заметил — жуть! —
В руке осталась тонкая горбушка…
(как многое нам хочется вернуть
и повторить, но чтоб без малодушья!).
И без конца играли мы в войну,
Из медных трубок гнули самопалы
И, походить желая на шпану,
Блатным старались щегольнуть вокалом.
И воры были, что теперь скрывать.
За счет войны судья не делал скидки.
И не одна у нас рыдала мать:
И муж погиб, и сына нет, в отсидке…
И все-таки была она сильна,
Та улица, простая работяга.
Я в доказательство одно скажу хотя бы:
Моей судьбой продолжена она…
И в день сегодняшний, в судеб лихой черед
Нет-нет, да оглянись с пригорка,
Не забывай, как вытянул народ
На жмыхе, на очистках да на корках…
Качнулся шар земной в двадцатый век,
Сместились вдруг планеты и созвездья.
Вернула нам война двух-трех калек.
Кем восстановилось равновесье?
Не вздыбилась булыжная война,
Шла Пролетарская, беду свою сжимая.
Как будто тризну правила она,
Садами побелев в победном мае.
А на "железке" гукали гудки,
Кричали работяги-паровозы.
Шла смена на завод — мои годки
Шли, по-отцовски разжигая папиросы…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
ПОСЛЕ
ЗДРАВСТВУЙ, ШКОЛА!
Осенью победного года я должен был пойти в первый класс. А зачем? Я умею читать! Читал все подряд: мамины довоенные учебники из серии "Школа взрослых", какие-то детские и недетские книжки. А считать ты умеешь? Умею: раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять. А сколько будет пятью-пять? Чево это? У, грамотей, арифметики не знаешь. Будешь учиться в одной школе с Лидой. Я представил себе, как шагаю рядом с сестрой, в одной руке — золотые мне обещанные шары, в другой — портфель: значит, почти как взрослый, и это мне понравилось.
Первого сентября 1945 года, за два дня до Победы над Японией и окончания Второй мировой войны мои фантазии стали былью. Я стоял во дворе Перовской начальной школы N8 в рядах будущих одноклассников с золотыми шарами и портфелем в руках перед духовым оркестром восторженный, удивленный и взволнованный. Слушал непонятные речи инспектора гороно, директора школы Филиппа Гавриловича, дивился его наряду: серые галифе и гимнастерка без воротничка, черные сапоги, тонкий ремень с чеканкой, и ничего не понимал.
А потом учительница Вера Георгиевна Токман повела нас парами в двухэтажное бревенчатое здание школы. Мы взошли на крыльцо, перешагнули порог и окунулись в свежие запахи масляной краски, протопали по коридору и оказались в классе. Все блестело и пахло ремонтом (победный год как-никак!).
Нас рассадили по местам. Вера Георгиевна сначала представилась, потом начала вызывать нас пофамильно, обязывая вставать по очереди и не стучать крышкой парты, не хлопать ею при посадке. Парты оказались замечательные, не то что нынешние: наклонные, с откидными крышками для каждого ученика, с отверстиями под чернильницы-непроливайки и желобками для ручек, нишами под портфели и сумки. Скамейки соединены с партой — не сдвинешь, и со спинками.