Помню класс с железной печкой,
Школы старенькой тепло.
Помню первое словечко,
Что в тетрадку с губ сошло.
И скрипел пером упрямо
По линеечкам косым,
Выводил старался: "Мама"
Стриженный под нолик сын.
А в кармане, в хлебных крошках,
Ждал остаток от пайка:
Три конфетинки горошком -
Маме к чаю от сынка.
Школу ту давно сломали,
Но сквозь жизнь как боль-слезу
Три конфетинки я маме
Все несу — не донесу…
Я любил, и сейчас люблю, только уже в памяти, нашу двухэтажную бревенчатую школу, ее двор и сад, разбитый перед ней. Яблочка из него не попробовал ни разу. Так и вижу ее в глубине сада, родную деревянную сквозь красные яблоки на ветках… Ее уже давно нет, как и нашего дома. "И по старым домишкам пролегла магистраль", а живы ли деревья, которые мы сажали вдоль Седьмого проспекта перед ней? А потом и вдоль Пятого перед Перовской неполной средней школой номер семь?
Но хочу вернуться в переулок, в наш дом.
ДЕЛА ДОМАШНИЕ
Когда я прибыл из Моршанска, в комнате тети Симы пищала малютка Дора, тайный плод любви Серафимы и Ефима. О краже и не вспоминалось: следы ограбления заместились следами благоденствия. Да много ли трудов надо потратить, чтобы набить добром такую комнатуху? А Дорины родители делать дела умели. Бой-френд тети Симы так и остался приходящим папочкой, жена, наверное, все болела, но вклады он сделал немалые, потому что впоследствии Симка выменяла где-то на первом или втором проспекте свою конуру на полдома с террасой, с хорошей, конечно, приплатой, и распрощалась с нами. Но вот мне помнится.
Дорка росла капризным и закормленным дитем, икру черную отвергала с воплями, шоколад выплевывала. Мать ее нашлепает до ора, а она все равно не ест. Но девчонка она была добрая, общительная, любопытная, веселая и по малости лет простодушная.
ТЮРЯ
Тетя Сима кормит Дору
Шоколадом да икрой.
Мы столпились в коридоре,
Наблюдаем за "игрой".
— Мой брильянтик, мой алмазик,
Мой хрусталик, мой глазок,
Ну глотни хотя бы разик,
Ну глотни еще разок.
Доре в горе это слушать,
Возит ручкой по лицу
И на мамины воркуши
Отвечает: "Не хоцу!"
Нет терпения в запасе -
Симку ждут ее "дела".
Симка в трансе и в экстазе
Закусила удила:
— Ешь, негодница, мерзавка!
Ешь, отродье, ешь, шпана!
Заточу в чулан до завтра!
Ешь, тебе сказала, на!
Дора выпустила слезы,
Возит ручкой по лицу
И на мамины угрозы
Отвечает: "Не хоцу!"
Мы — тетьсимины соседи,
На штанах — шпагат узлом.
Нам с такой шикарной снедью
Сроду в жизни не везло.
Симке не переносима
"Сцена мертвая" в дверях.
Смотрит косо тетя Сима
На соседкиных нерях:
— Прокорми такую свору.
Накашляли нищеты…-
И с колен сгоняет Дору:
— Поиграй-ка с ними ты…
Вроде пир горой и не был,
И не пичкали красу:
Лупит Дора с черным хлебом
Подржавевшую хамсу.
Тетя Сима трехдюймовкой
Вдруг бабахает в дверях:
— Ну-ка марш домой, чертовка!
Отравилась!.. — Ох и ах…
— Вот за все твоя награда!
Я несу, рискую… Вот!
Ты же всяческую падаль
Норовишь засунуть в рот!
И за что только Всевышний
Наградил меня тобой!.. -
Битый час за стенкой слышим
Мамин крик и дочкин вой…
И в тепле они, и в тюле,
А у нас в меню всегда
Завлекательная тюря,
Преотменная еда.
И опять качает в дочку
Тетка черную икру…
Вспомню все. Поставлю точку.
Тюрю съем. И рот утру.
Дядя Миша-хохол прижился у Катинихи, она родила ему Юрку. Он рос малюсеньким болезненным лилипутообразным человечком. Вот, говорили бабы, водочка-то до чего доводит, не растет малец совсем. А впоследствии появился у них на свет Витька, тот вовсе был гномиком. Зачем же пьют и рожают, пьют и рожают, сладу с ними никакого нет… А до войны-то какая была красавица, справных детишек приносила…