Наш домашний туалет был чем-то утеплен и, как я теперь понимаю, оклеен агитационными лубочными картинками времен русско-японской войны 1904 года. За годы они пооборвались и обветшали, но многие сцены рукопашного боя русских воинов с самураями просматривались отчетливо: искаженные рожи врагов, лихие физиономии русских солдат, кровь на штыках, трупы япошек, взрывы, огонь — наши побеждали. И какие-то стихотворные подписи… Ну просто Агитпроп, сказал бы кто-нибудь из отдела пропаганды ЦК КПСС, побывав в нашем сортире. И то правда. Есть идеология — есть пропаганда. Нет ее, как сейчас, — нет и агитпропа, нет политического плаката, один разброд и говорильня да разруха… Когда Иван Павлович декламировал свой стих, передо мной вставали те самые картинки "кровавой битвы".
Гуляли до поздна и часто. А потом мои шли, переругиваясь, хмельные домой.
Наверное, дядя Петя принял мирную жизнь как сплошное празднование победы. И был вечный праздник. Как-то собралась у нас вся мужская часть компании. И сидели тихо наверху, на балконе, позвякивая стаканами. А мы играли в саду в колдунчики. Прибежал кто-то из Ивановских ребят и сообщил, что на огороде у Антоновых местные "лбы", кандидаты в КПЗ, привязали нашу кошку проволокой за шею к железному колу и хотят намазать скипидаром ей под хвостом. При этом кошка должна с воплями носиться по кругу. Была такая у шпаны игра-забава, "Поле чудес" 1945 года. Я помчался, увидел, как наша Мурка тигровой масти рвется с провода, задыхаясь и хрипя, кинулся назад к террасе и, соря слезами, закричал снизу, что кошку убивают.
Вмиг мужики слетели по лестнице с мансарды. Впереди мчался дядя Петя с орденами и медалями на черном пиджаке. Он как граната влетел в круг шпаны и взорвался там кулаками, положив всех "лбов" на перекопанный после уборки картошки огород. И орал при этом: сволочи, хуже фашистов! Перестреляю всех из автомата! Остальные его товарищи успели только добавить "лбам" по паре затрещин. Кошку освободили немедленно, и она с воем исчезла в кустах…
Праздники продолжались долго…
ФРОНТОВАЯ…
Перед дядей Петей с фронта явилась Нюрка, Клавкина сестра. С пузом! — тут же разнесли соседки. И сразу к ней приклеили кличку Фронтовая… Ма, а кто такая фронтовая? Подруга, да? Сиди, торчок, ткнула меня пальцем в голову Цыганка, все тебе надо знать, как прокурору. Подруга… И она хмыкнула многозначительно. И все засмеялись. Ты еще при ней не ляпни.
Нюрка участвовала в застольях, но выпивала по чуть-чуть. Ходила она в раскоряку, в гимнастерке и сапогах с медалями, но главная ее награда, трофей, как трепали злые языки, все больше и больше выпирал из-под военного обмундирования.
— Ах ты, Нюрка, фронтовая…-
Бабы блякали,
В твою сторону кивая:
— Были хахали…
Что с войны пришла живая
Да с прибытком -
Будто рана ножевая,
Словно пытка.
А подружки, как старушки,
Стали вдовами,
Похлебать из горькой кружки
Было вдоволь им.
Были ночки у любви
Ох, короткими.
Очи выплаканы их
Похоронками.
Где ж соколики лежат,
В дом не прибыли…
Только Нюрка с горьких жатв
Ходит с прибылью.
Хоть до старости говей -
Кличут тертою.
И прикрыт ее "трофей"
Гимнастеркою…
И шагает, как сквозь строй -
Где уж прятаться.
Была Нюрка медсестрой,
Станет матерью…
Сколько лет промчалось уж,
Не аукали…
Как живется-то, теть Нюш,
Нынче с внуками?
Она родила первой. За ней пришел Клавкин черед явить на белый свет послевоенного младенца. И вот уже ее старший сын Славка, Минькин ровесник, качает на руках братика, а в комнате дым коромыслом — опять гульба, звенят стаканы… И нам по глоточку давали сладенького.
Малый орет, голодный, надрывается, у Клавки молока нет, в доме шаром покати, одна водка. Бабка пьяненькая нажует мякиша черняшки беззубым ртом, выплюнет в марлю, свернет ее дулей и сунет в рот младенцу. Тот затихнет, всосет хлеб, который всему голова, и уснет. Так и не проснулся он однажды, загибло дите, не увидев, как после войны жизнь образовалась.
И помнится сюжет-картина: идет по переулку процессия — вся компания протрезвевшая, но с похмелья, женщины в черных платках, а впереди театрально приосанившись и сделав скорбное лицо, вышагивает отец-удалец упокоившегося младенца с гробиком крохотным на белой повязке из простыни через плечо…