Напала на нас футбольная эпидемия. Самодельная настольная игра, где поле — расчерченная фанера, окантованная штапиками, ворота с клочком марли вместо сетки, игроки — пуговицы от мужского пальто, причем чем тоньше пуговица, тем точнее удар "футболиста", выше его класс; вратарь — фигуристая толстая пуговица от пальто женского, чтобы с выемкой внутри — накрывать мяч — крохотную пуговицу от рубашки. А тренер — среднего размера тонкая пуговица с гладким ребром. Вы не знаете, сколько нужно проявить умения и соблюсти тонкостей, чтобы подобрать "команду" из пуговиц, точно нанести удар по воротам, взять мяч вратарем! Пуговицы носили имена великих футболистов. Непосвященный взрослый ничего не мог понять, если слышал с крыльца "разборки" играющих: отдай моего Башашкина! Давай меняться: я тебе — Гринина, ты мне — Никанорова. Лет через тридцать я увидел подобную игру фабричного производства в "Детском мире" и подивился: наверное, автор- изготовитель, как и я, тосковал по детству.
А сколько споров возникало во время игр, хитрили и жульничали, обманывали и завирали. Я этого не любил, отжуливать было противно и видеть, как отжуливают — неприятно. Бывало, что бросал игру и отказывался продолжать из-за вранья. С души воротило от неправды спорщика.
Главным спорщиком и вруном у нас был Юрка Ивановский по прозвищу Ляма. Одно время все увлекались игрой в лямку, по-Моршански — в жесточку, или чеканку. За неимением кусочка меха вырезали кружки из нескольких слоев тряпок, прорезали почти до центра их ножницами на полоски, чтобы лохматились, в середину клали несколько пятаков или свинцовый кружок, затягивали шпагатом, и вот вам — готовая лямка: набивай по очереди щечкой ноги, кто больше, до тысячи или до пятисот. А кто последний, того мают: он накидывает вам на ногу лямку, а вы отбиваете ее подальше, чтобы не дать ему ее поймать. А как игра начинается заново, проигравший уже набивает первым.
Юрка любил эту, нынче вновь популярную игру и приставал с просьбой сыграть в лямку, за что его и прозвали Лямой. Так вот, он врал классически. Верхняя губа у него была толстая, красная, как насосанная. И всегда влажная. Когда он врал, у него сводило верхнюю губу, и она дергалась при вранье. И я сделал вывод, что такое происходит со всеми врунами, будь то слесарь или профессор, тележурналист, адвокат или президент. А некоторые от вранья носом шмыгать начинают, совсем как Ляма в детстве. Я вижу, когда врут с экрана, и не верю им. Их лица смущаются судорогой остаточной совестливости, что ли, или страха перед враньем, вернее, перед ответственностью за него. Так с детства возникают ориентиры на всю жизнь, с помощью которых мы потом преодолеваем болота и чащи жизни.
Улица и переулок, палисадники и двор в заводских домах, поляна — вот наши детские площадки, полигоны, где мы росли и набирались жизненного опыта. Здесь мы играли в отмерного, на деньги — в расшибалку и пристеночку, в чижика и попа гонялу, штандер и двенадцать палочек, городки, салочки, колдунчики, пряталки. Вот сколько насчитал простых игр, которые развивали силу и ловкость, глазомер и меткость, мускулы и соображаловку. Конечно, футбол, хоккей и волейбол, хотя не было ни площадок, ни сеток. Набегаешься, накричишься, наиграешься и спишь сладко. Это вам не болванчиков гонять по экрану компьютера.
Делясь на футбольные команды, мы "сговаривались": разбивались на пары, придумывали себе прозвища-пароли посмешней и позаковыристей, похулиганистей, подходили к "маткам" — капитанам, составляющим команды, и спрашивали: кого выбираешь, хрен или ж…? Иногда называли такие, что неловко и написать, не для читательского культурного ока.
Мне всегда хотелось попасть в команду Тольки Козлова по прозвищу Гам. А образовалось оно из стихотворения Тютчева, единственного выученного им в школе, которое он любил цитировать и дома, и на улице: "И гам лесной, и шум нагорный — все вторит весело громам!" Так он и остался для нас на всю жизнь Гамом.
Я привязался к Гаму, хотя он был старше меня на год и сильнее, взрослее; мне всегда хотелось быть около него: я с Гамом! Футболист азартный, он носился по полю, покрикивал на нас, раздавал подзатыльники и тычки за плохой пас, неточную игру, обижался, ругался, заикаясь. А если вдруг проигрывали, он переживал так бурно, что плакал и награждал нас оплеухами. Но все равно к нему тянуло, какая-то магическая сила крепкого духа, доброты и надежности исходила от него, что в следующий раз я без колебаний, нарушая свой принцип, шел на обман: заранее шептал свой пароль, чтобы оказаться в его команде. И хотя футболист я был неважнецкий, он не отказывался от меня и орал в атаке: Юрец, пас! Юрец, бей по воротам, по воротам, за…ц! И попробуй я промажь. Но мяч я катал скверно; может быть, ему и не хотелось выбирать меня, может быть, мы из-за меня проигрывали, но он был верен нашей детской дружбе и тяге друг к другу.