МЕЧТА
Мне нравилось бывать у них дома, смотреть, как Толькина мать тетя Нюра Козлова, работавшая в охране химзавода, трудится за ножной швейной машинкой, сострачивая трусы, байковые куртки и штаны на резинке, в том числе и для нас с Женькой. Она обшивала всю округу на один фасон, добывая свой хлеб насущный. Кроме сына у нее росли две дочери: Вера, Зоина ровесница, и востроносенькая Галя, Лидина подружка, по прозвищу Галёна Козлиха. Дед Семен их — высокий, кривоногий, седой и коротко стриженный, работал в Москве на кондитерской фабрике, иногда привозил в алюминиевом бидончике что-то вязкое и вкусное, шоколадное на донышке, ореховый жмых, угощаясь которым, мы накалывались языками на острые кусочки абрикосовых косточек. Обычный зелено-серый подсолнечный жмых нам порой тоже перепадал; грызть его и посасывать — одно удовольствие.
Футбольную страсть мой кореш Гам утолил впоследствии, вдоволь наигравшись в мяч на Тихоокеанском флоте.
Но самое высокое, что дала ему эта улица, окружающий его мир, — это любовь к паровозам. Он знал все их марки и характеристики, он готов был нежно гладить, обнимать и целовать каждую встречную машину, катящуюся по рельсам силой пара.
Жаркий летний день. Душно. Мы бежим босиком по булыжной Пролетарской и кричим машинисту "Щуки", стоящей на крайнем пути: дядь, дай пару! дядь, дай пару! Черномазый машинист, осклабившись белозубой улыбкой, чуть наклоняется, сует руку вниз, дергает за невидимый нам рычаг, и облако стравленного пара вылетает из трубки, достает до кустов акации. Нас окутывают мельчайшие капельки влаги — в жару паровозный пар охлаждается мгновенно, покрывая нас водяным бисером. Ах, прохладно! Дядь, дай еще! Нельзя, давление в котле упадет ниже нормы, объясняет нам Толян.
Он нашел в Москве железнодорожную библиотеку — напротив Театра транспорта, записался в нее, выпросив у матери десять рублей на залог, привез домой альбом с чертежами паровозов, раскладывал его на столе и показывал их мне, водя пальцем по кругам и линиям. Он изучал устройство машины, готовясь к профессии машиниста. Представлял, как поедет на паровозе за границу, фантазировал, лежа рядом со мной в шалашике, построенном в саду под яблоней, обещая и меня научить водить паровоз — это же запросто, вот, гляди… И он чертил пальцем в воздухе какие-то детали управления, объясняя их назначение и устройство…
Он и меня приобщил к библиотеке. Она находилась на правой стороне улицы Казакова, наискосок от театра в доме с башенкой, похожем на путейское строение. Внизу за библиотекой блестели рельсы и вагоны подъездов к Курскому вокзалу от Каланчевки. Внутри книжного храма пахло, как мне казалось, вокзалом, шпалами и книгами одновременно. Высокие стеллажи, старушка на абонементе со строгим взглядом из-под очков: смотри, книги надо возвращать через две недели. Ну, какую тебе подобрать? Я не знаю… Возьми вот эту. Она дала мне "Белого пуделя", потом были "Удивительный заклад", "Слепой музыкант", "Дети подземелья". Я пытался навязать эти книги сыну — нет, в их классе такое не читалось, они балдели от пародии на Штирлица, и на вопрос: ты читал "Белого пуделя"? отвечалось: не-а, я "Белое солнце пустыни" смотрел.
Дисциплинированным читателем я продержался полгода, потом просрочил месяца два. Ехать было стыдно. Отправился, наконец, в августе, сдал книги, наврал, вопреки своим принципам (а, не любишь, когда другие врут, а сам?), наврал, что болел, и неожиданно для себя заявил, что хочу выписаться, далеко ездить, а у нас рядом с домом библиотека есть…
Старушка вернула мне десятку, я зажал ее в кулаке и направился к выходу. На пороге оглянулся, прощаясь с шуршащей тайной тишиной библиотеки, с ее высокими, до потолка, стеллажами, втугую заставленными томами, и хранящимися здесь "знаниями всех тех богатств, которые выработало человечество" и которыми мне и за жизнь не овладеть. Толканул тяжеленную дубовую дверь и оказался на улице. Дверь медленно закрывалась. И так захотелось вернуться, юркнуть в щель. Но она все уменьшалась. Все. Закрылась. Если бы я вернулся, то, может быть, и до сих пор оставался бы читателем той старинной библиотеки, не знаю, цела ли она или нет.
Возле Курского я купил на злополучную десятку здоровенный ломоть арбуза (вот он соблазн, главная причина моей разлуки с библиотекой) и слопал его в электричке, слопал мстительно и с азартом, словно в отместку за эту разлуку. Так я впервые променял пищу духовную на пищу телесную. Бес ли одолел, или глупость, кто ж знает. Грешим и каемся, грешим и каемся, извлекаем уроки…