ПЕСНИ ВОЙНЫ
У нас гости: два молодых офицера, Зоины ухажеры, выпивают не жадно и поют под гитару:
Не был я в Чернигове, не был я в Саратове,
И в Москве я тоже не бывал.
Жил в деревне Каменка, вел комбайн я по полю,
На Сталинградском фронте воевал…
И мне хочется, чтобы у сестер были такие же статные и красивые мужья-военные. И тогда бы мы всегда пели вместе:
Родина чудесная, вся полна невестами,
Я люблю тебя только одну.
С черными ресницами, с косами и песнями
Ты одна мне снилась всю войну.
А я вспоминаю Моршанск и двух тетидуниных постояльцев-артиллеристов Виктора и Сергея, молодых красавцев-офицеров. Во дворе стояли их кони, они седлали их, выводили на улицу, впрыгивали в седла и мчались, мчались, уменьшаясь, до конца улицы, а потом там круто осаживали коней и — марш, марш — назад, на нас и мгновенно останавливались рядом с нами, так что кони приседали на задние ноги и вздыбливались. А потом Виктор сажал меня к себе в седло и катал, и Лиду тоже. А Зоя стеснялась, барышня уже. А после с фронта пришло письмо от Сергея, и я запомнил прочитанную вслух фразу на кухне при свете керосиновой лампы: "Виктор оказался трусом…"
Как пойду по улице, ты мне улыбаешься,
Радость нашей встречи не тая.
Не найду в Чернигове, отыщу в Саратове,
Отзовись ты, ласточка моя!
Кто сочинял такие песни, откуда и как прилетали они к нам, то мне неведомо. Я никогда не слышал их больше, но спасибо им.
РЕФОРМА
Снижение цен ждали как манны небесной. И разговоры: реформа, реформа. Пап, что такое реформа? Денежки новые. Поменяют. Старых у жуликов накопилось много. А нам-то что… От получки до получки…
У Дуни в Моршанске трагедия: пропадают деньги. Много менять боится. Откуда столько? спросят, а-а-а… Как объяснить? А пусть всем раздаст по чуть-чуть, обменяют и отдадут. Вот то-то и оно. Боится, что не вернут. Прятала, прятала, да сгорели в дымоходе. А нам прятать нечего. А она жулик? Дуня-то, тетка твоя? Скопидомок! Копит, копит, а для кого? Для Лидки! Разве что…
Пойди, сынок, постригись, вот тебе тридцать рублей. В руках у меня хрустит бумажка. А постричься стоит три рубля. Это до реформы. А теперь старые деньги подешевели. Тридцать рублей на новый трояк меняют. Постричься стоит три рубля, а старых возьмут тридцать. Ох, какие хитрые. А почему? Так надо. Реформа.
Карточки отменили, можно все покупать без них, только деньги давай. А где их взять? А все воруют! — сидим дома за столом, обсуждаем эту тему. Все тянут потихоньку. Нет, не все, папа наш не ворует. А задницу ты чем вытираешь, когда с горшка встаешь? Лигнином. А он откуда? Из театра, отец приносит. Так-то! Весь народ с работы несет в дом, тащит; так всегда было, даже при крепостном праве у барина тянули. Боялись, страху полные штаны, а воровали. А можно, чтобы никто не воровал? Если никто воровать не будет, тогда наступит коммунизм. Тогда и денег никаких не понадобится. Как это? А просто. Идешь в магазин и берешь что нужно, только не хапай много. Ага, а в магазине пусто, взять нечего. Это сейчас нечего, а тогда все будет. А откуда? Откуда-откуда…откуда я знаю. Иди спать…
В момент реформы появились папиросы "Бокс". Их название сразу расшифровали: "Будет опять карточная система". И наоборот: "Система карточная опять будет".
От реформы до реформы выполняем по три нормы!
А ведь дожил-таки до талонов на табак и вино, до визиток Гавриила Попова…
ЛЕНИН ШИШЕК НЕ НОСИЛ!
Тетя Сима обменяла свою шестиметровку на дом с приплатой и распрощалась с нами. У нас появилась новая соседка, молодая, похожая на Любовь Орлову красавица Елена Михайловна с двумя детишками Сережкой и Катюшкой; ее репрессированный муж отбывал ссылку в Казахстане.
Вернулся после небольшой отсидки Витька Антонов — Цыпа, заявился к нам во всей своей шпанской красоте навестить Зою, ровесницу свою; вот еще ухажер нашелся: брюки с напуском по моде тех лет забраны в носки, штиблеты на тонкой подошве, ворот белой тенниски выпущен на пиджак, на голове — кепка-шестиклинка, верх ее пришит к короткому козырьку, тряпичная пуговка с макушки оторвана — тоже мода, которой мы, пацаны, подчинялись. Если кто появлялся в новой кепке с пуговкой, убор тут же срывали с головы и с криком: Ленин шишек не носил! — отчленяли, иногда с "мясом", пуговку от кепки, да еще бросали ее наземь — обновить! Один столичный мальчик приехал в гости к соседям в дом, стоящий за нашим, и явился на улицу с бутербродом и в новой светлой кепчонке. Вмиг бутерброд вырвали из рук, разодрали на части и сожрали, а кепка с оторванной шишечкой взмыла вверх и упала в грязь. Так и вижу карие глаза гостя, полные изумления и слез.