Начались занятия в школе. Приближались холода. Переселили мы Цыплоко в дом. С кошкой они подружились. Картина такая запомнилась: посреди комнатухи нашей стоит керосинка с чайником. Через слюдяное окошко и из-под корпуса свет от фитилей падает желтый, теплый. Возле кошка лежит на боку, дремлет. Тут же Цыплоко прилег, точнее — присел, а голову на кошку положил, шейку вытянул и глаза закрыл. Интересно, что ему снится?..
А бывало и так. Делаю уроки, а Цыплоко вспорхнет на стол и прохаживается вдоль тетрадки, потом остановится, глянет боком: что это за червяк из-под моего перышка на бумагу выполз. Клюнет буковку — пропало домашнее задание. Я в рев — туго было после войны с тетрадками, и оберточную бумагу приходилось линовать…
В понедельник отец дома — у него выходной. Приходим из школы — Лида, я и Женя. Где наш Цыплоко? Нигде не видать. Зовем: "Цыпа-цыпа-цыпа…" Зоя, она уже взрослая, смеется: улетела ваша цыпа! Куда? В лапшу! Она снимает крышку с кастрюли, что стоит на горячей печи. По дому расходится аромат куриной лапши, от которой нам становится дурно. Из кастрюли торчат две цыплячьи культи…
Мы не плакали. Мы рыдали. Мы вопили, орали. Обедать? Ни за что! У мамы на глазах слезы. Так и сели за стол только двое — отец и Зоя, хоть и голодное было время… а на другой день сдался я: похлебал бульону; ел и плакал, ел и плакал…
УРАН
(ЭТЮД N7)
Я его за пять рублей купил в старых деньгах. В заводских бараках Найда ощенилась. Красивая она была: серая, в черных яблоках, уши обвислые, черные — почти настоящая охотничья собака. Мне пацаны одного ее щенка показали — как антрацит весь, только на груди белое пятнышко и кончики лапок, как в снегу. Я в него так и вцепился. А пацаны говорят: или пятерку таранишь, или мы его топим.
А весна была уже в разгаре. Помчался я домой задами, чтобы покороче. Бегу, в снегу проваливаюсь до воды, промок весь. Мам, дай пять рублей! Я им дам, а то утопят… Передохни, сынок, на вот, кисельку попей. И объясни толком, кого утопят? Щенка! Какого щенка? Найдиного, за пять рублей…
Мы жили тогда без собачки, но, главное, добрая была мама. И вот уже бегу обратно, хлюпаю промокшими ботинками, в руке синеют пять рублей. Так вот за пятерку и выкупил я жизнь своему новому другу. Принес его домой. А Зоя уже приехала с работы. Глянула на щенка и говорит: у, рано ты его от матери оторвал. Он еще слепой и есть не может. У рано, у рано, заворчал я, пристраивая щенка в углу. А давай, говорит сестра, мы его так и назовем. Как? Уран. Смотри, какой он черный. И планета есть такая. Только все равно не выживет.
Я молча пошел на кухню, взял молока, налил в блюдце и подставил его к мордочке Урана. Какое там! Он скулил, широко расставил лапы и дрожал мелко-мелко. Нет, сказала Зоя, наверняка не выживет.
Я полез в комод, набрал старых чулок, сделал гнездо и сунул в него Урана отогреваться, потом выпросил у мамы мелочи и помчался в аптеку. Мысль у меня одна созрела, но для ее осуществления нужна была соска.
Я с трудом открыл тяжеленную дверь, робко подшаркнул к прилавку. Ну, что тебе? — строго спросила аптекарша. Дайте, пожалуйста, соску, попросил я и протянул ладонь с деньгами. Я тебе такую соску дам! Ишь, всю аптеку растащили! Снег еще не сошел, а они уже запасаются! Людям на дело понадобится, так не сыщешь! — загремела женщина в белом халате. Дело в том, что у нас была в моде такая игра: поливать друг друга из сосок — наберешь под колонкой, соска раздуется как груша, в ней добрый литр воды. Мне щенка кормить! Какого еще щенка? Слепого. Он из блюдца не пьет. А не врешь? Честное пионерское!
Примчался домой с соской. Согрел молока, налил в бутылочку, в соске ножницами дырочку проделал. Сую Урану соску, а он никакого понятия не имеет об искусственном кормлении. Только скулит, но уже тише, ослабел.
Что делать? Заметался я по дому. Придумал! Надо, чтобы все было почти по-настоящему! Как будто его и не отнимали от матери. Вспомнил я, что в шкафу лежат спорки — полоски меха от старого зоиного пальто. Достал их, замаскировал в куче чулок бутылочку, обмотал все мехом, выставил наружу соску. Подтащил Урана, открыл ему пасть, сунул в нее соску и нажал так, чтобы молоко брызнуло. Уран вздрогнул, словно проснулся, зачмокал, зачмокал и лапами в "кормилицу" уперся, уткнулся носом в мех, заурчал. Ура! Выживет!
Он вырос, белое пятнышко на груди превратилось в букву "Д". Я его динамовцем прозвал. Уран был не крупной собакой, среднего собачьего роста, но сильный, с широкой грудью. Когда он клал мне лапы на плечи, то свободно лизал меня в нос. Уши у него вставали торчком только тогда, когда он к чему-то очень прислушивался, а обычно слегка обмякали, кончики загибались. Жил он у нас свободно и привольно, хотя к ошейнику был приучен, летом ночевал под крыльцом, зимой — в холодной кухне за печкой, которая с войны не топилась.