Прости, старый дом, и прощай. Мы уезжаем на постоянное жительство в Москву, в Девяткин переулок, дом четыре, пятый этаж без лифта, квартира семнадцать — коммунальная на десять семей, но с газом, с ванной и туалетом. Отдельную квартиру отцу не дали, хотя и стоял в очереди почти двадцать лет. Ее получил главный художник ГАБТа В.Ф. Рындин. Он освободил в этой коммуналке две комнаты — 27 и 19 метров. Большую дали Ивану Павловичу, на пятерых, взрослые дочери, совершеннолетние уже, оставались в старом доме, им площади не полагалось.
Прощай, улица Линейная, бывшая Пролетарская. Детство кончилось. А война — нет. Она осталась в моей памяти. Она живет там и выталкивает, как земля через вулканы, через мое сердце красную лаву воспоминаний и черные пепел.
Нет дома под липой
И не постучаться в окно.
Калитку со скрипом
Сожгли под котлами давно.
Разрушил бульдозер
Мое родовое гнездо.
О прошлом лить слезы,
Признайся, ну просто смешно.
Ах, липа!
Ты кроной медовой
Из прошлого мне погуди
До всхлипа
В уставшей от песен груди.
Ах, липа!
Тропинки веселой
По старому саду стежок.
Калитка,
Калитка, ну скрипни разок.
Отцом была липа
Посажена возле крыльца.
На крышу я лихо
Взбирался: "Держи сорванца!
Куда, окаянный!" -
И дали манили с конька
В туманные страны
Чумазенького стригунка.
Ах, липа!..
Но в дальние страны
Судьба не торила дорог.
Какой-то я странный,
Не тянет меня за порог.
Безмерно пространство
У космоса детской души.
В нем вволю постранствуй
И песню свою напиши.
Ах, липа!
Ты кроной медовой
Из прошлого мне погуди
До всхлипа
В уставшей от песен груди.
Ах, липа!
Тропинки веселой
По старому саду стежок.
Калитка,
Калитка, ну скрипни разок…
ЭПИЛОГ
Заканчивается мое странствие по космосу детской души, завершается песня. Все годы и дни, в которые укладывал на бумагу сцены военного и послевоенного бытия, меня не покидало ощущение, что нынешняя жизнь, последнее ее десятилетие напоминает многими гранями то ушедшее время. Аналогий множество, и как-то под впечатлением я написал стихи и показал их Алле Васильевне Панковой, директору Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей России (БПХЛ). Она их прочитала, поохала и тут же отправила факсом А. Крутову в "Русский дом". Но, увы… А стихи вот они:
Я как будто вернулся туда,
В те свинцовые злые года,
Сколько нищих, сирот и калек,
Словно вспять время крутит свой бег.
Но тогда была война.
Что с тобой, моя страна?
И шпана по ночам и ворье
Снова целятся в детство мое.
В заводских корпусах сквозняки,
Словно в тыл отгрузили станки.
Но тогда была война.
Что с тобой, моя страна?
И как в старых колхозах, народ
Голодает, без денег живет.
А в районной больнице котел
Я б гулаговскому предпочел.
Но тогда была война.
Что с тобой, моя страна?
И все думаю думу одну:
Мы тогда проиграли войну,
Мы в плену, и на белом коне
Маршал Жуков приснился лишь мне.
Но тогда была война.
Что с тобой, моя страна?
Неужели с чем жизнь начинал,
С тем и встречу я жизни финал?
Но была ведь Победа! Как быть?
Как самих нам себя победить?
Но тогда была война.
Поднимись, моя страна!
"Вставай, страна огромная!"
Я писал эту книгу для братьев и сестер, для жены и сына. Но давно уже нет Жени и Лиды, Володи и Валентина, давным-давно упокоились мои родители и тетушки, многие родные и близкие люди. Не прочтет моей книги Толя Козлов, Минька, брат Николай, и многая и многая… Поредел круг моих первых читателей. Женька, может быть, дал бы мне в зубы, как однажды чуть не сделал этого в Моршанске, когда спросил, для чего я пишу стихи. Для славы, ответил я. Для славы? — закричал брат, — я тебе сейчас зубы выбью, дурак! Сам такой. Я хочу фамилию нашу прославить! Все равно тебе полагается по зубам, чтобы выбить из твоей башки эту мысль. И вышиб, не тронув пальцем. Спасибо, брат.
Лида по своей профессиональной редакторской привычке разобрала бы каждую фразу, каждый факт, уличая меня в неточностях и ошибках: тут ты, Руя, наврал, это было не так и не тогда, а здесь коряво, разве так пишут и т. д. Спасибо, сестра. Я всегда чувствовал за плечом твой пристальный критический взгляд и одобрение моих усилий. Ты похвально отозвалась о моих намерениях написать эту книгу и, больная смертельно, дарила мне дорогие минуты своей угасающей жизни для обсуждения замысла, тратя их на воспоминания детства. И прости меня еще за то, что не успел. Простите все, о ком я вспомнил в своих записках.