Вдруг подумалось: почему мои дед и бабка Павел и Ульяна так рано ушли из жизни? А братья Володя, Женька, Валентин? А сестра Лида? А многие и многие, и среди них и ровесники мои, друзья детства? Жизнь оторвала Павла и Ульяну от привычного уклада, от родного дома и земли. Перегрузки души оказались не по силам, ускорилось развитие отрицательного: мелке царапины превращаются в кровоточащие и незаживающие раны, крохотные узелки — в опухоли, наступает досрочный разлом души и тела, как земной коры при 9 баллах по шкале Рихтера. А один балл никто не чувствует. От жизнетрясений обрываются нити жизни, сгорают сроки, отведенные людям на дела земные, и не справляются они с этим, и ангелы-хранители не в силах помочь. А сколько жизнетрясений обрушилось на людей за мой век: революция, Гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная, Афганистан, разлом страны, Чечня… И чем тоньше душевные нити, тем скорей обрыв… И не все справились с перегрузкой.
Но есть и долгожители, прошедшие и ГУЛАГ, и Освенцим. И живы до сих пор. Им, наверное, горькие годы в зачет жизни не идут. И дано им жить за рано ушедших…
Меньше всего я старался кому-нибудь и чему-нибудь угодить: живущим родным и близким, читателям и редакторам, друзьям и критикам, в первую очередь, собственному самолюбию и амбициям. Я трудился по заказу своей памяти и души и вот с грустью расстаюсь с начатым восемь лет назад. Я освобождаюсь от бремени замысла. Рукопись рождена, и чувство опустошения посещает меня.
Чем заполнится образовавшийся вакуум? Дай, Господи, новое правильное слово. С чувством освобождения и тревоги я делаю глубокий вдох и ставлю последнюю точку в своем повествовании.
14 февраля 1994 года — 1 июня 2001 года.
Москва, Сокольники.
ОБЕЛИСК НА ЛАДОНИ
(поэтическое приложение)
НЕИЗВЕСТНОМУ СОЛДАТУ
Был, может, веселый, а может, суровый…
Высокий? Кудрявый? Лихой? Чернобровый?
Какой? Сероглазый, скуластый, курносый?
Любил он закаты? Ходил в сенокосы?
А может, любил он кипящий металл?
А может быть, звонкую рифму ковал
и в синие ночи томился стихами?
В дороги России укладывал камень?
Мечтал ли о небе в глубоких и узких
забоях, врубаясь в энергии сгустки?
А может, ведя самолеты на Север,
он думал о тучных и добрых посевах?
Что было по сердцу: дожди, снегопады,
осеннего, в золоте, леса наряды?
Как жизнь он любил, как врагов ненавидел?
Какую он землю в мечтах своих видел?
Когда он ушел от родного двора?
Когда он последнее крикнул ура?
Отцом ли он был или сыном и братом?..
…Остался для нас
НЕИЗВЕСТНЫМ СОЛДАТОМ.
Но в сердце, товарищ,
твоем и моем
Память пылает
ВЕЧНЫМ ОГНЕМ!
1970
ШУТКА
Однажды, в шутку, в час ночной прогулки
(хватило у меня тогда ума!)
в каком-то из арбатских переулков
я крикнул: "Мама!" в сонные дома.
И вздрогнул переулок вспышкой стекол.
Я замер. Слева, справа — каждый дом
вдруг форточками-крыльями захлопал,
как вспугнутая птица над гнездом.
И женские встревоженные лица -
как лики Богородиц из икон,
на них сейчас бы только и молиться, -
возникли в рамах вспыхнувших окон.
Ушли из дома мальчики-мальчишки,
кто тридцать лет назад, а кто вчера,
и в каждом доме, домике, домишке
печальней стали дни и вечера…
Да, "шутка" прозвучала странно, дико.
Я, скованный стыдом, шагнуть не мог.
И кто-то сверху ласково и тихо
сказал мне: "Ты ступай домой, сынок".
А ночи край истаивал в рассвете.
Я шел домой и думу нес одну:
сумей мой крик промчаться по планете -
все матери прильнули бы к окну.
1971
ПРЕЗИДЕНТЫ И ДЕТИ
Играют в войну
президенты и дети,
сдвигают полки
оловянных фигур.
Но плавится кровь
в огне на планете,
и что-то солдаты
кричат на бегу.
Ведь только солдаты