Воспоминания были прерваны раскатами грома. На улице хлестал ливень, в зале суда стало сумрачно. Шум дождя и частые раскаты грома вынудили военного прокурора Минича напрячь голосовые связки, поэтому, читая обвинительное заключение, он часто начинал кашлять и был вынужден пить воду.
Гром и блеск молний вызвали в памяти генерала картины артиллерийского прорыва на Салоникском фронте, а точнее, он вспомнил тот день, когда с тяжелым ранением, кровоточащий, он был перевезен в Салоники в госпиталь. Осколок гранаты ранил его в грудь. Лежа на носилках, он постоянно повторял: «Они были против глубоких окопов». Санитары, думая, что раненый подпоручик бредит, не придавали этим словам значения. В полковом лазарете, который в его мыслях переместился сейчас в зал суда, какой-то майор спросил его: «О чем вы говорите, кто был против глубоких окопов?» Он ответил ему с носилок полушепотом, боясь наказания, которое могло последовать: «Это моя вина, хотя я требовал». Майор склонился к нему: «Что вы требовали?» С большим усилием, ослабевший от потери крови, он тихо объяснил свою ошибку. «Я и просил, и приказывал своим солдатам копать как можно более глубокие окопы. А они были против. Говорили, что Сербия далеко и чем глубже они зароются в землю, тем труднее им будет потом добраться домой». Потом он потерял сознание и пришел в себя только в госпитале. Находясь сейчас в зале суда, а в мыслях блуждая далеко от него и от себя в своем нынешнем состоянии, он переместился из больницы в детство, вспомнив, как его класс ездил на экскурсию в Раковицу. И как только прояснились в перепутанном сознании какие-то образы, его вдруг пронзила мысль: «Генерал Недич ведь еще раз отправил меня на тридцать дней на гауптвахту». Он напрягся, чтобы вспомнить из-за чего и когда это произошло, и ужаснулся тому, что он забыл об этом важном событии. Его прошиб пот, и он едва не потерял сознание.
– Обвиняемый, вы хорошо себя чувствуете? – прервал чтение прокурора председатель суда Джорджевич.
– Да… хорошо, – он встрепенулся, почувствовав неловкость из-за того, что его состояние бросается в глаза. – Очень жарко, а с обвинением я знаком.
– С ним должен познакомиться и суд, и весь народ, – поддел его Джорджевич.
– Но и вы с ним знакомы. Что же касается народа, то он знает правду, – мысли его вдруг прояснились, и в нем пробудилась воля к борьбе.
– Продолжайте, товарищ прокурор, – сказал судья.
– Командиры четников в восточной Боснии поп Саво Божич, Цвиетин Тодич и другие заключили соглашения с усташами с целью уничтожения партизан, вместе с усташами они выступали…
В одном из вагонов придворного поезда находился гроб с телом короля Александра. Он стоял возле мертвого короля и смотрел на его восковое лицо. Владыка Ириней Джорджевич пел молитвы на каждой станции, где останавливался поезд на всем протяжении своего долгого пути от Сплита через Загреб и до Белграда. Он тогда командовал подразделением королевской гвардии, которое обеспечивало безопасность тела короля, и отдавал приказы о том, где и на какое время останавливаться для прощания с покойным королем… Факелы и раскаленные головни! Десятки тысяч этих огней сияли сейчас в зале суда перед его глазами. Как называлось это место? Личке… Личке Оборине… нет, Личке Врховине. Здесь поезд остановился. Он вышел из вагона с гробом короля и замер перед невиданной картиной: бесконечное море горящих факелов и головешек колебалось перед ним, и из ночи, из этого моря огней доносился плач и стенания. Кто-то из священников объяснил ему: «Это сербы из Книнской Краины пришли поклониться королю и оплакать его». Он мог рассмотреть только лица тех, кто находился в первом ряду. Они били себя кулаками в грудь, причитали, размахивали головешками, выкрикивали имя своего короля. Один крестьянин в бараньем кожухе, с длинными усами потребовал, чтобы его подняли на плечи стоявших рядом с ним людей, и, когда он оказался наверху, повернулся к собравшемуся народу и крикнул: «Хорваты убили нашего короля, мать их усташскую!» Море огней взволновалось, закипело от выкриков. Он испугался возможных последствий, потому что знал, что в этой толпе есть и хорваты. Кроме того, его беспокоило то, что народ может повалить к поезду и прорваться внутрь, чтобы увидеть короля Александра. «Трогай!» – приказал он, и поезд сдвинулся с места под свист сирен. Стоя у окна, он видел, что в народе уже закипела драка… «Барьяктарьевичи сегодня празднуют день рождения Дуды», – сказала ему жена. «Иди ты, я не могу», – ответил он и добавил, что траур, объявленный всеми офицерами, продолжается сорок дней. «Пока у меня на рукаве черная повязка…»