- Если это можно назвать резиденцией. Тогда позвольте узнать ещё кое-что. Ваш университет ведь не всегда находился за этими стенами, не так ли? Да и эта символика - указываю я на знамя, - бьюсь об заклад, с ней связана интереснейшая история. И кому как не вам - декану исторического факультета поведать её мне.
- Понимаю, - многозначительно подмигивает мне Михаэль Иоганн, - что же, вы правы. Насчёт этой истории ходит столько слухов и сплетен, что я просто обязан развеять все нелепости и несуразицы и открыть вам истину. Ведь мы оба служим ей. Нашу эмблему мы выбрали в честь тогдашнего фюрста Фолькенкрига - славного Вальдемара де Бэра. Именно его разговор с ректором университета доктором Фидлером послужил началом нового периода нашей славной истории.
- Тот самый Фидлер? - удивлённо поднимаю я бровь.
- Именно, - подтверждает декан, - гений, что тут скажешь. Так вот, в той беседе, ректор попросил фюрста оказать немедленную финансовую помощь нашему университету. Уж слишком в тяжком положении он тогда оказался. И фюрст ответил, как подобает честному и достойному мужу. Он не стал, подобно какому-нибудь чинуше, увиливать и юлить, заверяя, что вопрос этот уже давно и тщательно прорабатывается, изучается и что со дня на день указ должен лечь ему на подпись на стол, так что скорее всего послезавтра, и уж точно не позднее следующего четверга, университет получит долгожданный грант. Нет, Вальдемар де Бэр сказал прямо и открыто...
- А я вспомнила ту историю, - прерываю я декана, - я знаю те слова.
- Согласитесь, произнеси он тогда что-то иное, история могла пойти совсем по-другому.
- Я бы поставила вопрос иначе, - возразила я, - произнеси он тогда иные слова, кто знает, сохранила бы их история до наших дней.
И вновь я прочитала в глазах собеседника неподдельный восторг.
- История точно пошла бы по-другому, - продолжил он, - если бы доктор Фидлер не служил срочную в особом отряде императорских горных егерей. А так доктор решил, что для университета наступает новая жизнь, а потому ему как воздух необходим надёжный оплот, откуда можно совершать, ну вы понимаете, и где в случае чего можно... ну вы догадываетесь. Лучшего места в нашем фюрстентуме не найти. Да, дело не обошлось без досадных эксцессов. При занятии Бэренхёле и горы Маунт-Беар, погибли лаборант замка и местный лесник. Но если в случае с лаборантом, без сомнения, произошла трагическая и нелепая случайность, то с лесником, - и здесь Михаэль Иоганн сделал длинную паузу.
- В общем, лесник этот был нехорошим человеком, - с жаром продолжил он, - диким, тёмным, невежественным, грубым и жестоким. Но именно в схватке с этим, как выразилась бы моя супруга Анастасия Петра, она у меня - декан филологического факультета, ужасным порождением зловещих сфер, выяснилось, что крепкий сплочённый коллектив, особенно, когда его направляет сила чистого разума, - грозная сила, которой не стоит становиться на пути.
- И что за всё это время...
- Нет почему, бывало пару раз. Как сказала бы моя супруга, враждебные волны яростно бились о мощные стены Бэренхёле, но всякий раз бессильно отступали, оставляя после себя лишь хлопья кровавой пены.
- Понятно. А где вы тратите ваше золото и приобретаете всё необходимое?
- О, тут снова проявился стратегический гений доктора Фидлера. За лесом, что покрывает обратный склон Маунт-Беар, начинаются уже земли соседнего фюрстентума.
- Действительно, очень предусмотрительно, - соглашаюсь я.
Громкий и протяжный звук рога прерывает нашу учёную беседу. И он явно раздается из-за стен замка. Неужели?
- Надо же, - с лёгким удивлением произносит Михаэль Иоганн, - Венсан прибыл несколько раньше, чем я ожидал. Впрочем, вам это только на руку.
Доселе безлюдный и пустынный двор замка оживает прямо на глазах. Со всех его углов к громадным воротам бегут десятки фигур в одинаковых бурых одеждах. Среди них я различаю немало женских. Понятно, студентки - филологи. С уже знакомым мне шумом и скрипом тяжёлые ворота медленно открываются, и отряд всадников в лёгких доспехах и одеяниях того же бурого оттенка двумя колоннами неспешным шагом въезжает внутрь. Посреди их строя движется несколько повозок, на которых стоят пчелиные ульи. До меня доносится пронзительное пение рожков, резкие звуки ударов в бубны и дребезжание колокольчиков. Всё вместе это сливается в странную ритмичную мелодию, в которой отчётливо слышатся дикая агрессия и дерзкий вызов, но никак не безмятежное веселье и душевный покой. Воздух над замком оглашает диковинная песня, чьи слова одновременно выкрикивают десятки голосов.
Мишка очень любит мёд.... (пам-па-пам па-пам-па-пам)
Почему, кто поймёт... (уууууууууууууууууууууууууууууууу)
В самом деле, почему... (пам-па-пам па-пам-па-пам)
Мёд так нравится ему... (уууууууууууууууууууууууууу)
- А ведь в экспедицию отправилось гораздо больше народу, чем вернулось из неё, - задумчиво, но со знанием дела произношу я, - и, тем не менее, на этот неоспоримый факт никто не обращает никакого внимания. Может это и есть философский взгляд на жизнь. Интересно, мёртвое тело коллеги они считают всего лишь разновидностью низменной материи, недостойной внимания того, кто признаёт первичность и главенство мира идей?
- Так вы уже знакомы с Венсаном? - делает правильный вывод из моих рассуждений декан.
- Не то чтобы близко, но да, - не отрицаю очевидного я, - согласитесь, это значительно облегчает вашу задачу. Думаю, самое время наконец представить нас друг другу.
.................................................................................................................
- Венсан, разреши представить - наша гостья из северных земель - ректор Магической Академии Винтерхоффа Райнхильд фон Мондшаттен. У нашего учёного коллеги к тебе важное дело.
В прошлый раз нас разделяло полтора десятка шагов, а лицо декана философского факультета скрывала маска. Сейчас же он стоит от меня на расстоянии вытянутой руки и ничто не мешает мне оценить его внешность. Мне приходится смотреть снизу вверх, так как Венсан де По почти на целую голову величаво возвышается над всеми обитателями Бэренхоле, за исключением Михаэля Иоганна. Но в отличие от склонного к полноте историка, философ явно проводил на рыцарском ристалище многие часы. Вследствие упорных тренировок и упражнений его атлетическая фигура состоит исключительно из мускулов, костей и сухожилий. Типичные для нормандина синие сапфирового оттенка глаза смотрят гордо и смело. Крупный с лёгкой горбинкой нос придаёт его облику еле уловимую схожесть с хищной птицей - ястребом или орлом. Худые щёки, узкий волевой подбородок, жёсткие складки тонкогубого рта. Чёрные как смоль волосы аккуратно подстрижены сзади и с боков, сверху же длинные пряди тщательно расчёсаны на пробор, оставляя открытым высокий лоб интеллектуала и мыслителя. Ну что тут скажешь - настоящий лидер.
- Сомнительные компании вы выбираете для путешествий, госпожа ректор, - задумчиво произносит Венсан де По, изучая меня внимательным взором.
- Это не я выбираю компании, а они меня, - просвещаю я декана философского факультета.
- О, - в сапфировых глазах Венсана вспыхивает неподдельный интерес, - даже так. Что же, этот нюанс меняет многое. Так значит у вас ко мне незавершённое дело? - делает он явное ударение на слово "незавершённое".
- Вижу, мёд вы любите сильно,- как бы, между прочим, говорю я, небрежно указывая кивком на стоящие на повозках ульи, - и каков он на вкус в этих краях?
- К мёду я действительно не равнодушен, - обнажает в оскале-усмешке крепкие белые зубы философ, - но в этот раз меня интересует не он, а те, кому мы обязаны его появлению. Слышите раздражённое жужжание пчёл? Что вы слышите в нём? Вам не приходило в голову, что пчелиный рой - это не просто необычайно сложный социум для таких примитивных созданий, как насекомые, но единый живой организм, отдельные части которого не в состоянии прожить друг без друга. Судите сами - королева улья полностью берёт на себя всю ответственность за воспроизведение потомства. Единственное предназначение нескольких сотен трутней - это выбор из своих рядов всего лишь одного самца, который поможет королеве в этом нелёгком, но благородном деле. Этот трудяга обеспечивает сладкую, беспечную жизнь своим многочисленным собратьям на протяжении всего лета. Основное же население улья - бесплодные самки, обречены никогда не познать радости материнства. Весь смысл их трагического с точки зрения человека существования - это каторжная работа от зари до зари и отважное самопожертвование ради защиты будущего роя. По отдельности им всем уготована быстрая смерть. Но скованные одной цепью, они живут уже десятки миллионов лет. Так что это за цепь? Не коллективный ли разум, настолько далёкий от человеческого, что ни нам, ни ему никогда не будет дано понять и познать друг друга. Кто из нас совершеннее? Он, со своей единственной целью - выживание любой, самой жестокой ценой или мы - с нашей путанной моралью и забавными и нелепыми представлениями о долге, чести и милосердии? На одной чаше весов - миллионы и миллионы лет абсолютно не меняющейся жизни, на другой - несколько тысячелетий постоянной грызни и изменений. Застывшая вечность и суета сует. Об этом я мог бы написать не одну книгу. Занятно, учитывая, что там, где я эти ульи добыл, как раз ни одной книги я и не нашёл. Темнота и невежество, - с презрением заканчивает он свой монолог.