– Как же, помню. – Желая умерить восторги мистера Дамфри, Дик пустился в сухую хронологию. – Это было в тысяча девятьсот – двадцать четвертом? – или двадцать пятом?
Он умышленно не садился, но Ройяла Дамфри, столь застенчивого в первую минуту, оказалось не так легко отпугнуть; интимно понизив голос, он заговорил с Франсиско, однако тот, явно стыдясь его, не больше Дика был расположен поддерживать разговор.
– Доктор Дайвер, одно только слово, и я не стану вас задерживать. Мне хотелось сказать вам, что я никогда не забуду тот вечер у вас в саду и любезный прием, который нам был оказан вами и вашей супругой. Это всегда будет одним из лучших, прекраснейших воспоминаний моей жизни. Мне редко приходилось встречать столь утонченное светское общество, какое собралось тогда за вашим столом.
Дик понемногу пятился боком к ближайшей двери.
– Рад слышать, что вы сохранили столь приятное воспоминание. К сожалению, я должен…
– Да, да, я понимаю, – сочувственно подхватил Ройял Дамфри. – Говорят, он при смерти.
– При смерти? Кто?
– Мне, может быть, не следовало, – нас, видите ли, пользует один и тот же врач.
Дик недоуменно уставился на него.
– О ком вы говорите?
– Но о вашем тесте, конечно, – мне, может быть…
– О моем тесте?
– Ах, боже мой, – неужели вы только от меня…
– Вы хотите сказать, что мой тесть здесь, в Лозанне?
– Но я думал, вы знаете, – я думал, вы потому и приехали.
– Как фамилия врача, о котором вы говорили?
Дик записал фамилию, откланялся и поспешил к телефонной будке.
Через минуту он уже знал, что доктор Данже готов немедленно принять доктора Дайвера у себя дома.
Доктор Данже, молодой врач из Женевы, испугался было, что потеряет выгодного пациента, но, будучи успокоен на этот счет, подтвердил, что состояние мистера Уоррена безнадежно.
– Ему всего пятьдесят лет, но у него тяжелая дистрофия печени на почве алкоголизма.
– Как другие органы?
– Желудок уже не принимает ничего, кроме жидкой пищи. Я считаю – ему осталось дня три, от силы неделя.
– А мисс Уоррен, его старшая дочь, осведомлена о его состоянии?
– Согласно его собственной воле, кроме его камердинера, никто ничего не знает. Не далее как сегодня утром я счел себя обязанным обрисовать положение ему самому. Он очень взволновался – хотя с самого начала болезни настроен был, я бы сказал, в духе христианского смирения.
– Хорошо, – сказал Дик после некоторого раздумья. – Пока, во всяком случае, придется мне взять на себя все, что касается родных. Как я полагаю, им был бы желателен консилиум.
– Пожалуйста.
– От их имени я попрошу вас связаться с крупнейшим медицинским авторитетом в округе – доктором Гербрюгге из Женевы.
– Я и сам думал о Гербрюгге.
– Сегодня я весь день здесь и буду ждать от вас известий.
Перед вечером Дик пошел к сеньору Пардо-и-Сиудад-Реаль для окончательного разговора.
– У нас обширные поместья в Чили, – сказал старик. – Я мог бы поручить Франсиско управление ими. Или поставить его во главе любого из десятка парижских предприятий… – Он горестно помотал головой и принялся расхаживать взад и вперед мимо окон, за которыми накрапывал дождик, такой весенний и радостный, что даже лебеди не думали прятаться от него под навес. – Мой единственный сын! Почему вы не хотите взять его в свою клинику?
Испанец вдруг повалился Дику в ноги.
– Спасите моего сына! Я верю в вас – возьмите его к себе, вылечите его!
– То, о чем вы говорили, не причина, чтобы подвергать человека принудительному лечению. Я не стал бы этого делать, даже если бы мог.
Испанец встал.
– Я погорячился – обстоятельства вынудили меня…
В вестибюле у лифта Дик столкнулся с доктором Данже.
– А я как раз собирался звонить вам. Пройдемте на террасу, там нам будет удобнее разговаривать.
– Мистер Уоррен скончался? – спросил Дик.
– Нет, пока все без изменений. Консилиум состоится завтра утром. Но он непременно хочет увидеться с дочерью – с вашей женой. Насколько я понимаю, была какая-то ссора…
– Я все это знаю.
Оба врача задумались, вопросительно поглядывая друг на друга.
– А может быть, вам самому повидаться с ним, прежде чем принимать решение? – предложил доктор Данже. – Его смерть будет легкой – он просто тихо угаснет.
Не без усилия Дик согласился.
– Хорошо, я пойду к нему.
Номер– люкс, в котором тихо угасал Девре Уоррен, был не меньше, чем у сеньора Пардо-и-Сиудад-Реаль, – в этом отеле много было подобных апартаментов, где одряхлевшие толстосумы, беглецы от правосудия, безработные правители аннексированных княжеств коротали свой век с помощью барбитуровых или опийных препаратов под вечный гул неотвязных, как радио, отголосков былых грехов. Сюда, в этот уголок Европы, стекаются люди не столько из-за его красот, сколько потому, что здесь им не задают нескромных вопросов. Пути страдальцев, направляющихся в горные санатории и на туберкулезные курорты, скрещиваются здесь с путями тех, кто перестал быть persona grata во Франции или в Италии.