Дик высунулся из окошка, но никого не увидел; судя по мелодии, это было религиозное песнопение, и ему, в его душевной опустошенности и усталости, захотелось, чтобы поющие помолились и за него – но о чем, он не знал, разве только том, чтобы не затопила его с каждым днем нарастающая тоска.
Утром хозяева и гости охотились на поросшем реденьким леском склоне, стреляли тощих костлявых птиц, дальних родственников куропатки. Охота велась вроде бы на английский манер, с дюжиной неумелых ловчих, и Дик спасался от риска кого-нибудь из них подстрелить тем, что бил только влет.
По возвращении они застали у себя в спальне Ланье.
– Папа, ты велел сейчас же сказать, если мы будем где-нибудь вместе с больным мальчиком.
Николь сразу взвилась в испуге.
– …так вот, мама, – продолжал Ланье, обращаясь уже к ней, – этот мальчик каждый вечер купается в ванне, и сегодня он купался передо мной, а потом мне пришлось сесть в ту же воду, и она была грязная.
– Что? Что ты говоришь?
– Я видел, как из этой ванной вынули Тони, а после него мне велели в нее садиться, и вода была грязная.
– И ты – ты сел?
– Да, мама.
– Боже мой! – воскликнула она, беспомощно повернувшись к Дику.
Тот спросил Ланье:
– А почему Люсьенн сама не приготовила тебе ванну?
– Люсьенн не может – там какая-то чудная горелка, вчера она вспыхнула и обожгла ей руку, и теперь она боится, вот одна из тех женщин…
– Ступай в нашу ванну и выкупайся еще раз.
– Вы только не говорите, что я вам рассказал, – попросил Ланье, направляясь к двери.
Дик пошел за ним и обрызгал ванну карболкой; затворяя дверь, он сказал Николь:
– Необходимо поговорить с Мэри, или же нам придется уехать.
Она кивнула, соглашаясь, и он продолжал:
– Людям всегда кажется, что их дети чище других и, если даже они болеют, от них нельзя заразиться.
Дик налил себе вина и стал грызть печенье, ожесточенно хрустя им в лад льющейся в ванной воде.
– А пока что скажи Люсьенн, пусть научится управляться с этой горелкой, – посоветовал он. Но тут в дверь заглянула та самая женщина, о которой шла речь.
– Графиня…
Дик жестом попросил ее войти и прикрыл за ней дверь.
– Как ваш маленький больной, поправляется? – ласково спросил он.
– Да, ему лучше, но все-таки сыпь еще не сошла.
– Как жаль – бедный малыш. Однако я хотел предупредить вас – нельзя, чтобы наши дети садились после него в ту же воду. Ни в коем случае! Я уверен, ваша хозяйка была бы возмущена, если бы знала, что вы сделали такую вещь.
– Я? – Она оторопело взглянула на Дика. – Я только увидела, что ваша служанка не умеет зажигать нагреватель, и показала ей, как это делается.
– Но после больного ребенка вы сначала должны были выпустить всю воду и хорошенько промыть ванну.
– Я?
Женщина с шумом, словно задыхаясь, втянула в себя воздух, судорожно всхлипнула и бросилась вон из комнаты.
– Я бы предпочел, чтобы они приобщались к западной цивилизации не за наш счет, – сердито сказал Дик.
За обедом он окончательно решил, что визит не удался и надо кончать его как можно скорее: Гуссейн даже о своей родине ничего не умел рассказать, кроме того, что там много гор, и водятся козы, и пастухи пасут коз в горах. Он вообще был немногословен, и, чтобы заставить его разговориться, нужно было употребить энергию, которую Дик теперь предпочитал беречь для своих домашних. Вскоре после обеда Гуссейн удалился, и Дайверы остались одни с Мэри, но прежней близости не возникло – между ними теперь лежала социальная целина, которую успешно покоряла Мэри. Дик почувствовал облегчение, когда около половины десятого Мэри принесли записку и она, пробежав ее глазами, поднялась с места.
– Вы уж извините меня, пожалуйста. Муж уезжает по срочному делу, я должна проводить его.
На следующее утро, не успела служанка подать им кофе, как в спальню быстрым шагом вошла Мэри. Они еще лежали в постелях, а она была вполне одета и, видимо, встала уже давно. Ее обычно улыбчивое лицо подергивалось гримасой сдержанного гнева.
– Что это за разговоры, будто Ланье искупали в грязной воде?
Дик хотел было ответить, но она перебила:
– И будто вы велели моей золовке вымыть для него ванну?
Они вытаращили на нее глаза, оба неподвижные, как идолы, из-за подносов, стоявших у них на коленях, и только воскликнули в два голоса:
– Вашей золовке?
– Да, вы сказали одной из сестер моего мужа, что она должна вымыть ванну.
– Не может быть! – дружно запротестовали они. – Мы разговаривали со служанкой.
– Вы разговаривали с сестрой Гуссейна.
Дик только и мог сказать:
– Я был уверен, что эти женщины ваши служанки.
– Я ведь объяснила вам, что они – гимадун.
– Что? – Дик, накинув халат, кое-как выбрался из постели.
– Я вам объяснила еще позавчера, когда мы сидели у рояля. Не так уж много вы за обедом выпили, чтобы не понять.