– Доброе утро, – сказал Дик Дайвер. Но тут же не выдержал:
– Слушайте, ожоги ожогами, но почему вас вчера совсем не было видно? Мы даже забеспокоились.
Розмэри села, и ее приветливая улыбка ясно показала, что она отнюдь не обижена этой непрошеной заботой.
– А мы вам хотели предложить: перебирайтесь-ка поближе к нам, – продолжал Дик Дайвер. – У нас найдется, что выпить и чем закусить, так что вы не прогадаете, приняв наше приглашение.
Он был добр, он был обаятелен; его голос сулил ей защиту и покровительство, а в будущем – целый новый неведомый мир, бесконечную череду перспектив, одна другой увлекательнее. Представляя ее своим друзьям, он сумел обойтись без упоминания ее имени, в то же время дав ей понять, что все отлично знают, кто она, но умеют уважать ее право на частную жизнь – подобной деликатности Розмэри почти не встречала со времени своего успеха, разве что среди товарищей по профессии.
Николь Дайвер, подставив солнцу подвешенную к жемчужному колье спину, искала в поваренной книге рецепт приготовления цыплят по-мэрилендски.
Розмэри решила, что ей должно быть года двадцать четыре; на первый взгляд казалось, что для нее вполне достаточно расхожего определения «красивая женщина», но если присмотреться к ее лицу, возникало странное впечатление – будто это лицо задумано было сильным и значительным, с крупной роденовской лепкой черт, с той яркостью красок и выражения, которая неизбежно рождает мысль о темпераментном, волевом характере; но при отделке резец ваятеля стесал его до обыкновенной красивости – настолько, что еще чуть-чуть – и оно стало бы непоправимо банальным. Особенно эта двойственность сказывалась в рисунке губ; изогнутые, как у красавицы с журнальной обложки, они в то же время обладали неуловимым своеобразием, присущим и остальным чертам этого лица.
– Вы здесь надолго? – спросила Николь Дайвер; у нее был низкий, резковатый голос.
Розмэри вдруг показалось вполне возможным задержаться на недельку.
– Да нет, едва ли, – неопределенно ответила она. – Мы уже давно путешествуем по Европе – в марте приехали в Сицилию и с тех пор потихоньку двигаемся на север. Я в январе во время съемок схватила воспаление легких, и мне нужно было поправиться после болезни.
– Ай-я-яй! Как же это вы?
– Простудилась в воде. – Розмэри не очень хотелось пускаться в биографические подробности. – Снимали эпизод, где я бросаюсь в канал в Венеции. Декорация стоила очень дорого, и устанавливать ее еще раз было бы сложно. Вот и пришлось мне прыгать в воду раз десять, не меньше, – а у меня уже был грипп, только я не знала. Мама привела врача прямо на съемочную площадку, но все равно дело кончилось воспалением легких. – Она сразу переменила тему, прежде чем кто-либо успел сказать слово. – А вам нравится здесь?
– Им это место не может не нравиться, – неторопливо проговорил Эйб Норт. – Они сами его изобрели. – Он неторопливо повернул свою великолепную голову и поглядел на чету Дайверов с нежностью.
– Как так?
– Здешний отель всего второй год не закрывается в летнее время, – пояснила Николь. – В прошлом году мы уговорили Госса оставить на лето одного повара, одного официанта и одного посыльного. Расходы оправдались, а в этом году дела идут совсем хорошо.
– Но вы, кажется, не живете в отеле?
– У нас тут дом наверху, в Тарме.
– Расчет был такой, – сказал Дик, переставляя один из зонтов, чтобы согнать с плеча Розмэри квадратик солнца. – Северные курорты, как, например, Довиль, заполнены русскими и англичанами, которые привыкли к холоду, – ну а половина американцев живет в тропическом климате и потому охотно будет приезжать сюда.
Молодой человек с романской наружностью перелистывал номер «Нью-Йорк геральд».
– Попробуйте-ка определить национальность этих особ, – сказал он вслух и прочел с легким французским акцентом:
– «В „Палас-отеле“ в Веве остановились господин Пандели Власко, госпожа Якобыла – честное слово, так и написано, – Коринна Медонка, госпожа Паше, Серафим Туллио, Мария Амалия Рото Маис, Мозес Тейбель, госпожа Парагорис, Апостол Александр, Иоланда Иосфуглу и Геновефа де Момус». Вот кто меня особенно пленяет – Геновефа де Момус. Пожалуй, стоит прокатиться в Веве, чтоб поглядеть, какова собой Геновефа де Момус.
Он вскочил на ноги, как от толчка, быстрым, сильным движением распрямив тело. Он казался несколькими годами моложе в Дайвера и Норта. Высокого роста, крепкий, но поджарый – только налитые силой плечи и руки выглядели массивными, – он был бы, что называется, красивый мужчина, если бы постоянная кислая гримаска не портила выражения его лица, освещенного удивительно яркими карими глазами. И все-таки неистовый блеск этих глаз запоминался, а капризный рот и морщины пустой и бесплодной досады на юношеском лбу быстро стирались из памяти.