— Вам особое письмо из Лондона, мисс... — Он посмотрел на именную табличку под дверным звонком. — Мисс Ривс.
— Из Лондона? Я не знаю никого из Лондона, — её брови сомкнулись над переносицей, пока она второпях вспоминала, не мог ли там жить кто-то из дальних родственников. Хотя, даже будь оно так, ни один из них не мог узнать их с Кэлом точного адреса, потому что Ви не сказала его даже отцу.
— А я не удивлён, — почтальон хитро блеснул глазами, открывая сумку. В ней лежал единственный пожелтевший и потрёпанный конверт. — Кажется, письмо давным-давно потерялось в пути… И его обнаружили только сегодня, разбирая старый почтовый склад. Оно определённо было отправлено по этому адресу в конце девятнадцатого века! Редкая марка, ни с чем не спутать.
— Девятнадцатого? Ну, я слышала о том, что почта работает медленно, но не думала, что настолько, — шутка, слетевшая с языка, была такой же древней, как сам мир, но почтальон всё равно хохотнул, и в уголках его глаз залегли весёлые морщинки. — И что мне, собственно, с ним делать?
— Да что хотите, — почтальон аккуратно провёл по бумаге кончиком пальца, и на нём остался тонкий слой пыли. — Для начала лучше хорошенько отряхните. Письмо можете прочитать, или сжечь, или смыть в унитаз... А вот марку не выбрасывайте. Редкая. Уж я-то знаю.
— Ладно-ладно. Спасибо... Наверное, я его все-таки прочитаю.
— Конечно, мисс Ривс. Хотя сначала вам придётся оплатить доставку, — услужливо подсказал почтальон, время от времени продолжая покашливать. — По текущему тарифу, к сожалению, а не тарифу девятнадцатого века... С вас восемьдесят восемь пенсов.
Возвращаться в прихожую и впопыхах обыскивать карманы курток не хотелось, поэтому Ви великодушно предложила:
— Возьмите марку. Подозреваю, она стоит гораздо больше.
Старик весь расцвёл, услышав это, бережно поддел ногтем старый клей и, отклеив марку, сразу положил в нагрудный карман пальтишка. Вручив ей конверт, он вдруг проказливо улыбнулся — и спросил:
— Сладость или гадость?
Кэл, всё это время наблюдавший за их разговором из темноты прихожей, как будто только и ждал этих слов. Он шагнул вперёд, молча протянул старику сразу всю корзинку со сладостями для детей, явно рассчитывая избавиться от всего за раз, — и захлопнул перед ним дверь.
С губ Ви слетел протяжный вздох, но любопытство оказалось сильнее желания прочитать Кэлу очередную нотацию.
Она дёрнула за краешек конверта. Бумага мигом разорвалась, и несколько листов выпали, разлетелись по коридору, плавно танцуя в воздухе. Один из них залетел под диван, и Ви пришлось потратить не одну минуту, чтобы достать его, собрать страницы и разложить их по порядку.
Читала она молча в тусклом вечернем свете, щуря глаза. Кэл внимательно наблюдал за ней, стоя неподалеку, и словно бы пытался угадать, о чём было письмо, судя по противоречивым эмоциям, сменявшимся на её лице.
— Бред сумасшедшего, — пробормотала Ви, наконец дочитав. — Да и почерк соответствующий... Мурашки по коже.
— И что же там написано?
Виолетта чуть было не протянула листы Кэлу, но вовремя спохватилась: он всё ещё учился читать, а с таким хаотичным почерком чтение заняло бы часы.
— Всё начинается со слов: «Даже для моего воспаленного сознания этот проклятый сон оказался чрезмерным…» — Ви откашлялась, но проговаривать вслух все подробности так, как они были изложены в письме, не хотелось, и она коротко подытожила: — Отправителю привиделось, что он выпивал в каком-то странном пабе. Ему подали отвратительное пойло, его вырвало кровью. Он упал, задыхаясь, ударился о пол, а потом... — Её взгляд задержался на одной из последних строк, выхватил из сотен хаотичных петель самые пугающие слова. — На его коже проступили руны, и за ним наблюдал некто в плаще, с медальоном на груди.
Ви запустила ладонь в волосы и не глядя опустилась на диван, зачем-то снова перечитывая один лист за другим.
— Из всего Волшебного народа рунная магия присуща лишь эльфам, однако я не слышал о том, чтобы они использовали её на коже смертных. Тот, кто будет заклеймён таким образом, сразу умрёт, — Кэл сел рядом, пристально рассматривая бумагу, но подлинность её древности не оставляла сомнений, — и их смерть будет куда более мучительной, чем любая из возможных. Мучительнее, чем морить себя голодом месяцами, или истекать кровью из перерезанных вен, или жечь себя раскалённым металлом... А это ужасная боль. И я знаю, о чём говорю, лучше, чем кто-либо.