— Плохие новости, — тихо обратился он к своему спутнику со светло-коричневыми усами, который безразлично стоял, опираясь на трость, и разглядывал горизонт.
— Что случилось?
— В Милас прибывает ссыльный... Из вилайета пришел приказ пристально следить за ним... Вздорный тип, должно быть. Ох, не люблю я все это... Одно беспокойство, чувствуешь, будто змею в доме пригрел... Следить за ссыльным — одна морока, так-то...
Не обращая внимания на кучера и юношу, которые слышали его слова, каймакам краем глаза разглядывал физиономии путешественников. Взгляд его остановился на лице рябого. Между тем этот несчастный был, пожалуй, самым безобидным и тихим из всех. Судьба зло пошутила над ним, наградив такой внешностью.
Каймакам, уверенный в правильности своей догадки, все же спросил:
— Который из них?
— ?..
— Я спрашиваю, кто ссыльный?
Сержант Хафыз оказался в затруднении. Он попытался указать глазами, но не смог и в нерешительности замер.
Юноша спрыгнул с козел и, задорно улыбаясь, сообщил:
— Ссыльный — это я, ваш покорный слуга, господин каймакам.
Каймакам растерялся. Он таращился то на жандарма, то на растрепанного юношу, который выглядел много моложе своих лет. Наконец, заикаясь, он спросил:
— Что ты такое говоришь? Ты ведь еще ребенок!
Несомненно, таким образом каймакам выказал
симпатию и проявил добродушное участие, однако юноша этого не понял. Для него слово «ребенок» прозвучало как упрек. С той самой ночи, когда его забрали прямо из училища в Министерство полиции, юноша воображал себя взрослым. Ведь его отправили в ссылку под охраной полицейских и жандармов с ружьями, а значит, безусловно, он мог считать себя важной персоной. Благодаря этой спасительной мысли он забывал о страхе и отчаянии, преследовавших его столько дней.
Юноша старался выглядеть серьезным и степенным. Расправив полы пиджака и пригладив волосы, он спросил:
— Чем вам не нравится мой рост, господин?
Каймакам весело рассмеялся:
— Я не в том смысле, сынок... Ростом вы, слава богу, повыше меня будете. Только вы же совсем ребенок...
— Восемнадцать, господин...
— Что восемнадцать?
— Мне восемнадцать лет...
На этот раз каймакам решил подшутить. Он повернулся к спутникам и, давясь от смеха, сказал:
— Восемнадцать. Неужели? Куда уж старше... До пенсии всего ничего. Мои слова, стало быть, задели ваше самолюбие... Извините, конечно, не стоит называть мужчину вашего возраста ребенком... А что это за серьга у вас в ухе?
Я невольно дотронулся рукой до правого уха и рассмеялся.
Незадолго до этого, когда мы проезжали мимо сада, я стащил немного черешни, съел несколько штук, а веточку с парой ягод повесил на ухо и забыл. Роль серьезного человека, которую я пытался сыграть перед каймакамом, мне не удалась. Безнадежно пытаясь обратить все в шутку, я протянул ему черешню:
— Если позволите, я хотел бы преподнести это вам.
Он улыбнулся, взял веточку и, потрепав меня по
щеке, произнес:
— Надеюсь, мы подружимся. И наша дружба будет такой же сладкой, как и эта черешня. У вас есть багаж?
— Только маленькая сумка. Не было времени на сборы, остальной багаж прибудет позже.
— Хорошо... пусть сержант Хафыз отвезет сумку. А мы пойдем следом... Вы ведь не устали?
— Нет, что вы.
Отойдя к краю дороги, мы пропустили экипаж и медленно направились в город.
— Как там вас зовут... Кемаль-бей, не так ли?
— Да, господин... Кемаль Мурат...
— Еще и Мурат?
— Да, господин...
— То есть и Кемаль, и Мурат, не так ли? Ну тогда ты вдвойне достоин такой участи.
— Я не понимаю...
Каймакам не стал объяснять. Казалось, он был недоволен, что сказал слишком много.
Впрочем, сдерживаться он не мог и, многозначительно глядя на спутников, добавил:
— Хочу представить вам как Кемаля, так и Мурата... Ой будет нашим гостем в Миласе... А эти господа — мои близкие друзья. Селим-бей и Акиф-бей... Селим-бей у нас врач, а Акиф-бей — судья... Если вы, не приведи Аллах, заболеете, то отправим вас к Селим-бею, а если, тоже не приведи Аллах, проказничать будете, то — к Акиф-бею...
Сейчас мне пятьдесят. С той поры мне больше ни разу не доводилось так быстро завязать дружбу. А ведь мои друзья, ко всему прочему, были почтенными господами, я же — неопытным юнцом. Мы принадлежали к разным мирам, которые совершенно не пересекались. В довершение всего не стоит забывать, что пусть и формально, но я считался осужденным, они же — надзирателями.
Каймакам оказался добродушным веселым человеком. Он обладал низким и приятным голосом — большая редкость для невысоких людей, а точнее, карликов. Но стоило ему разразиться смехом, его голос нет-нет да и становился писклявым, как звук праздничной дудочки.