Генерал выслушал доклад и молча принялся соскабливать с ветки, которую держал, верхнюю, коричневую кожицу; под ней показалась другая — зеленого цвета. Он сорвал и ее, обнажив желтоватую, словно кость, скользкую древесину. Капитан, подавшись вперед, не сводил с командующего глаз, готовый отвечать на вопросы. Левой рукой он машинально суетливо расправлял складки шинели около пояса. Так он ожидал довольно долго, и Николай ощутил жалость к своему оробевшему командиру.
«Почему генерал молчит?..» — подумал он с упреком.
Командующий поднес ветку к лицу и понюхал ее.
— Сколько ведешь штыков? — громко спросил он вдруг.
Капитан ответил, и командующий задал еще несколько вопросов об экипировке и вооружении маршевого батальона. Потом поднял голову и оглядел шоссе, стекла в его очках блеснули. На секунду взгляд генерала остановился на Николае, и тот почувствовал, как кровь хлынула к его сердцу от мысли, что командарм может обратиться сейчас к нему. Но генерал смотрел уже мимо Уланова, на кучку красноармейцев, стоявших в отдалении, на вереницы других бойцов, медленно перемещавшихся по обочине. Было слышно, как чмокает и свистит грязь под ногами многих людей.
— Не скоро дойдешь до места, — сказал командующий по-стариковски незвучным, но сильным голосом. — Или ты не торопишься?
— Виноват, товарищ генерал-лейтенант! Дорога очень тяжелая, — ответил офицер; пальцы его снова задвигались у пояса.
— Когда выгрузились из вагонов? — опросил генерал.
Узнав, что бойцы продолжительное время находились на станции, он гневно выругался, и Николай со страхом посмотрел на капитана.
— Машин не было… Мне сказали, будут машины… Я не мог связаться… — оправдывался офицер, голос его от волнения становился все громче.
— Какие теперь машины? Сам говоришь — дорога тяжелая, — сказал командующий.
— Виноват, товарищ генерал, — повторил капитан, не замечая, что почти кричит.
— Виноват, виноват… Да что мне из твоих извинений — шубу шить? — жестко проговорил командующий. — До темноты батальон должен быть в Суханове, — продолжал он. — Вторые сутки там ждут… Не останавливаться на обед — покормитесь на месте… Ясно? Не придешь во-время, — пойдешь в трибунал.
— Разрешите выполнять? — умоляя, выкрикнул капитан.
Генерал, не ответив, пошел к машине и, остановившись, обернулся.
— Погляди на своих людей… — сказал он. — На стволы штыки навешивают… Мушку собьют, как стрелять будут?
Он повертел в руках вербу, словно недоумевая, откуда она появилась у него, и бросил на снег. Занеся в машину толстую ногу и опершись руками о низкий борт, командующий с усилием перенес на сиденье большое тело. Мотор «виллиса» сейчас же застучал, и машина пошла, набирая скорость, выбрасывая из-под колес мокрую землю.
Маша Рыжова шумно вздохнула, прижав руку к груди.
— Ох, я прямо похолодела, когда он на комбата налетел! — произнесла девушка.
Николай снимал штык со ствола винтовки, чтобы надеть его на шомпол. «Заметил-таки…» — думал гоноша. Он был бледен, нижняя выпяченная губа его вздрагивала.
— За дело налетел, — хмуро оказал он.
Но тягостное предчувствие овладело Николаем. Он казался себе очень ничтожным перед тем повелительным и суровым, что появилось здесь на несколько минут и умчалось туда же, куда направлялись все.
— Нечего было на станции болтаться, добавил он.
— Такой требовательный генерал, — сказала Маша. — В штабе не сидит, все время в частях. — Ее влажные глаза на озябшем лице изливали ясный синий свет.
— Пожилой уже, — заметил Николай.
— Дослужись ты до генерал-лейтенанта, — обиделась за командующего девушка.
Беседа оборвалась, потому что рота начала строиться. Николай, услышав команду, быстро пошел; боль в забинтованной щиколотке почти не ощущалась теперь.
— Не отстанешь? Дойдешь? — громко спросила Маша.
— Не затем я здесь, чтоб отставать, — кинул через плечо Николай.
Он снова увидел Машу, когда рота двинулась и бойцы проходили мимо пригорка, на который поднялась девушка, чтобы посмотреть на них.
2
Рота, в которой находился Уланов, была направлена на пополнение батальона старшего лейтенанта Горбунова. Молодой комбат встретил новых бойцов, поговорил с ними и остался недоволен. Его испытанное в походах, хотя и поредевшее подразделение не становилось сильнее от присутствия этих необстрелянных в большинстве людей. Впрочем, познакомиться с ними лучше Горбунов не успел, — его спешно вызвали на КП полка. По дороге туда старший лейтенант узнал, что в штабе находится сейчас командующий армией. О его строгой требовательности Горбунов был уже хорошо наслышан. Люди, сталкивавшиеся с генерал-лейтенантом Рябининым, говорили потом, что это суровый, жестокий даже человек. И Горбунов, раздумывая над последствиями, какие может иметь приезд командарма, старался предположить для себя самое худшее. Но не потому, что действительно ожидал неприятностей, а из стремления на всякий случай уклониться от них.
Еще в детстве, после нескольких памятных столкновений с действительностью. Горбунов уверовал в некоторое лукавство судьбы. Ее удары были так же неожиданны, как и ее милости, поэтому Горбунов хитрил… Трясясь в седле по размытой дороге, он думал о возможном взыскании за какой-то еще неведомый ему проступок, но лишь для того, чтобы исключить самую возможность взыскания. Он охотно размышлял над нежелательным переводом в другую, незнакомую часть, отводя таким способом и эту угрозу. Не было ничего невероятного в том, что Горбунов понадобился командарму и по другой причине, — например, для вручения ордена. Однако об этом старший лейтенант остерегался думать, чтобы, ожидая награды, не помешать ей. К концу (дороги «а КП он предусмотрел, кажется, все скверное, что могло с ним случиться. Успокоившись, таким образом, за свое будущее, Горбунов сошел с коня около одинокого кирпичного домика на въезде в деревню. Во дворе у плетня стояли два грязных „виллиса“; на перильцах крытого крылечка сидели автоматчики в касках. Начинало темнеть, и мокрые избы в конце улицы казались совсем черными.
В первой комнате было тесно, толпились офицеры и связные. Горбунов, поискав глазами, увидел Зуева, адъютанта командира дивизии.
— Полковник тоже здесь? — спросил комбат, поправляя ремни на шинели.
— Все здесь, — ответил Зуев; его смуглое мальчишеское лицо было преувеличенно серьезным, даже загадочным.
Горбунов отвел адъютанта в сторону.
— Какой он, командарм?.. Никогда его не видел… — шепотом осведомился старший лейтенант.
— Сейчас увидишь, — неопределенно проговорил Зуев.
— Говорят, вспыльчивый очень?
— Дает жизни, — согласился адъютант.
— Ох, боюсь начальства, — весело оказал Горбунов.
— Иди, ожидают тебя, — шепнул Зуев.
В небольшой задней комнате, перегороженной занавеской. Горбунов увидел за столом грузного человека с серовато-седой головой. В сумерках трудно было рассмотреть лицо генерала: глаза его за стеклами очков тонули в тени; на морщинистом виске, обращенном к окну, слабо светилась тонкая нить золотой оправы. Слева от командующего сидел полковник Богданов; он улыбнулся Горбунову, блеснув в полутьме белыми, крепкими зубами. В глубине, у занавески, чернела высокая фигура майора Николаевского — командира полка. Старший лейтенант остановился у дверей и доложил о своем прибытии.
— Здравствуй, Горбунов, — глуховатым, но громким голосом проговорил командарм. — Скажи, чтоб свет дали, не видно ничего, — обратился он к Николаевскому.
— Слушаю, товарищ, генерал-лейтенант, — ответил майор.
Выходя из комнаты, он нагнул голову, чтобы не задеть о притолоку.
Командующий не произносил больше ни слова. Крупные, тяжелые руки его покоились на столе, на разостланной карте, голова ушла в плечи. Богданов отвернулся от старшего лейтенанта и рассеянно смотрел в засиневшее окно… Казалось, и он, и командарм позабыли о Горбунове, не сводившем с них глаз.