- Не думала... Наверно, я постараюсь это победить сначала в себе, а потом во всех, кто живет рядом. Мы перестанем замечать свое раздражение, и оно исчезнет... Не так?
- Я тоже так думаю. А жомбики хотят раздвинуть стену своего дома до бесконечности, будто от этого злоба бесследно рассеется... Нет, мне кажется, она способна захватить любое пространство... Я много думал об этом. Мне даже жалко этих жомбиков. Уж очень они убогие - совсем не знают радости... И воюют, и воюют, словно больше нечем заняться!
- Ты, Скучун, зря такой благодушный по отношению к этим "беднягам"! Того и гляди, они захватят ваш город, а может, уже захватили. Тогда все затопит раздражение. И выползет наружу, в Москву, - и до нашей дачи доберется... А там, знаешь, как хорошо? Там все становятся ужасно добрыми, веселыми и ласковыми, - даже злющий пес моей подружки Дины... Она вместе со своим псом его зовут Бриша - приезжает ко мне погостить денька на два... Ты тоже обязательно приедешь ко мне! И вообще, Скучун, почему бы тебе у нас не поселиться?
- Ксюн, ты очень странная. Ну, сама посуди, разве о том надо сейчас беспокоиться? Какая-то Дина, собака, - это все осталось совсем в другой жизни... Вокруг нас опасность, вот-вот появятся жомбики... Что-то надо делать, скорее, я чувствую, что мы сидим тут, как на пороховой бочке!
- Ты знаешь, а я почему-то совсем не боюсь... Когда мы очутились здесь, в Нижнем городе, я жутко испугалась. Кругом мрак, каменные стены того и гляди обрушатся. Здесь даже дышать тяжело, а смеяться вовсе не хочется... Мне кажется, Скучун, что черный и коричневый - это цвета болезни. Я вдруг поняла, что каждый цвет и оттенок что-нибудь обозначает. Какое-то чувство. Или мысль. Ведь только побывав здесь, можно понять, какая радость - многоцветье! Как хорошо живется среди зелени на воздухе... Я потому и заговорила про дачу - ты уже это понял, наверное. Я ведь очень веселая и счастливая, а это оттого, что до сих пор у меня была самая настоящая разноцветная жизнь!
Скучун ничего не ответил. Он сидел за столом и сосредоточенно водил пальцем по вышитым на скатерти лотосам. После слов Ксюна о разноцветной жизни он взглянул на нее полными слез глазами и улыбнулся грустно-грустно, отчего одна слезинка не удержалась и капнула ему на нос. Он прерывисто вздохнул и сник, положив голову на скатерть.
Ксюн вскочила и уселась за стол напротив.
- Ну вот, ты совсем расстроился. Это я виновата - расхвасталась, ты и горюешь...
- Я просто задумался. И представил себе, что пока мы тут будем разыскивать Личинку, на земле кончится лето. И я не увижу твоей разноцветной жизни, а мои мечты о летнем Солнце, траве и звездах, наверное, никогда не сбудутся... Знаешь, Ксюн, я тоже понял, почему я вырос такой задумчивый и невеселый... Потому что я рос без цветов и звуков радости! Видишь, свой домик я украсил как смог. Но это все не настоящее. Это мой театр. А ведь прожить всю жизнь среди декораций невозможно... Я устал, Ксюн, я очень устал! Я наконец увидел, как прекрасен мир... Лишиться его теперь и оказаться здесь вновь - о, это жестоко...
- Перестань ныть, Скучун, ты что, забыл о Личинке? Ты же можешь превратить это подземелье в цветок небывалой красоты... Или в изумительный замок! Ты можешь все - только найди ее! А он тут бормочет об усталости... Не хочешь - не надо, я сама разыщу ее и притащу сюда, чтобы ты больше не распускал нюни...
Скучун даже отпрянул от такой резкости.
- Ну зачем ты, Ксюн, ты же не такая...
- Скучун, Скучушечка, миленький, не обижайся, ну прости меня, я просто хочу, чтобы ты не мучался так. Я все понимаю... начала понимать. Ну не я же виновата, что жила под Солнцем, а ты здесь... А твоему прозябанию в этой безысходности пришел конец. Ты же уйдешь со мной наверх, правда?
- Как ты не понимаешь? Только если мы сумеем спасти ее, Красоту...
- А если нет?..
- Тогда я останусь здесь. Я не смогу радоваться звездам, потому что душа моя угаснет...
- Не говорив так! Что за глупости! С чего это ей угасать? Ты невозможный пессимист, Скучун, и тебе нужно с собой что-то делать... Ты вянешь поминутно, как черемуха без воды, а что мы обещали твоему дедушке? Что ты преодолеешь свой характер и начнешь действовать, а не рохлиться... И где же все наши обещания?
- Но ведь самое сложное - это когда непонятно, что делать... Неизвестность меня обессиливает. Если бы хоть что-то прояснилось: что делать и куда идти...
- А ты помнишь, как в сказке: "Пойди туда - не знаю куда... Найди то - не знаю что..." Вот и мы теперь в таком же положении...
- Но мы же не в сказке, Ксюн. Мы-то в жизни!
- Вот и хорошо! Вот и давай попробуем... Подумай, что нам может помочь? В сказке герою дарили волшебный клубочек, который вел прямо...
Вдруг домик вздрогнул и будто заплясал на каменной насыпи - так сотрясались его стены. Грохот рассыпался по крыше, рвался в дверь. К нему прибавились визгливые выкрики: "Сдавайтесь! Вы окружены. Вылезайте на крыльцо поскорее, не то вам конец!"
- Это жомбики! Что делать, Ксюн?
- Сейчас... О чем я думала? Ах, да: кто может нам помочь? Ну, конечно! Ведь она еще не кончилась!
- Кто?
- Да Ночь же! Ночь Полнолуния! Помнишь, твой дед предупредил, что она велела силам природы помогать нам, пока длится ее время. А оно?..
- ...пока еще есть. Да, но как позвать ее? М-м-м... Давай зажжем свечу. Вот. - Скучун снял с полочки над диваном старинный бронзовый подсвечник в виде рыбы, изогнувшей хвост, поставил его на стол и зажег свечу.
- А почему ты думаешь, что нужна свеча?
- Эй вы! - Грохот усилился. - Мы знаем, что вы там!
- Они там, они там! - Букара прыгала вокруг крыльца, приседала, чихала и мотала головой, тыча пальцем в дверь. Ясно, что это она привела сюда жомбиков.
- Почему свеча? Не знаю... Я чувствую, что тут нужен живой огонь...
- Ой, дверь поддается! А если Ночь не услышит нас? Скучун, я боюсь. Мама!
- Тихонько, Ксюшечка... Смотри на пламя и думай о Ночи изо всех сил. Зови ее мысленно, зови всей душой... И я буду тоже...
- Ш-ш-ш-хр-р-ом-м-м... - огромные напольные часы будто шевельнулись, трижды сдавленно прохрипев. Качнулись на цепях тяжелые гири... Заметался, зароптал огонек свечи, рванулся ввысь и угас... Кончилась ночная власть, оборвалась. И застыли двое в маленькой беззащитной комнате с летящими под потолком ткаными облаками... Они застыли и ждали.
И поддалась дверь, и оборвались засовы. С визгом и воем обрушились на них жомбики. И, не помнящие себя, оглушенные, немые, они покатились в бездну, где нет уже памяти и страха...
Таким пришло Утро. И наступил плен.
Глава II
- Синьк-синьк-синьк - тон-н-н-тон-н-н... - унылые падали капли. Падали в воду с округлого свода трубы. В каменной той трубе когда-то давным-давно заперли речку Сивец, и, покорная, неспешно плелась она теперь московским подземельем. Тоскливо тут и боязно было. Река не говорила - молчала, лишь попискивали изредка крысы, а вода пахла гнилью и еще чем-то, наводящим ужас, и горло судорогой противилось вдыхать этот смрад. Тяжелая, мертвая была эта вода.
Лодка, в которой везли пленников, освещалась багровыми всполохами факела. Его тревожного света едва хватало, чтобы разглядеть осклизлые стены туннеля. А что там впереди, позади - того уж не видно было...
В отсветах факельного огня плыла лодка и в ней плененные пассажиры, с головы до ног опутанные сырой тухлой сетью. Замерли они, закоченели от привкуса беды, запекшейся на губах. И только-только очнулись от беспамятства, потирая саднящие ушибы и озираясь по сторонам с отчаянной безнадежностью.
Вот факел наклонили пониже, и свет его настиг другую лодку, шедшую впереди. Она полна была жомбиков. И в той, где сидели наши герои, были жомбики, целых трое. Они сопели, глядели хмуро, - худо глядели, исподлобья, молчали. Только веслами вскапывали покорную речушку да слушали монотонное: тон-н-н - тон-н-н - тон-н-н - синьк-синьк...