Но внезапно появился не Самсонов, а Бек. Музейный автобус пронесся мимо, хлестанув струей пыли по окнам «газика», и круто затормозил впереди, с особым, присущим только Кенжеку форсом. На дорогу выскочил Бек. При выезде он захватил с собой фотоаппарат, и сейчас «Зенит», снабженный черным хоботом дорогого, специально купленного объектива, болтался у него на шее.
— Пять минут! — крикнул он, указывая рукой в сторону раскинувшегося вблизи от дороги кладбища.
— Пусть идет, — Чуркин высунул в окно растопыренную пятерню. — Пять минут! — крикнул он. — Пять!..
— Так вот, — продолжал он, — чтоб закончить, скажу: Самсонов — это целый институт. Это новейшие ЭВМ. — Чуркин загнул один палец. — Это высшая математика, формулы, вычислительные программы. Это прогнозирование месторождений с наибольшей степенью вероятности. У геологов есть выражение: «коэффициент успешности» или «коэффициент удачи»… Вот что такое Самсонов.
Пальцев на руке у Чуркина не хватило, он держал перед собой туго сжатый кулак.
— А что он здесь делает? — спросил Феликс, — «Коэффициент удачи», — повторил он про себя. — «Коэффициент удачи»… — Ему хотелось запомнить эти слова, сочетавшие рок с математикой.
— Ха, — сказал Чуркин и разжал кулак, — что делает?.. Он до Ленинграда лет пятнадцать по этой окаянной землице топал, он ее, голубу, пятнадцать лет на загорбке в рюкзаке таскал, пятнадцать лет молоточком простукивал… Здесь его дом, если на то пошло. А буровая, куда мы едем, — это его первый эксперимент.
— Гм… — произнес Гронский не оборачиваясь. — Если я правильно понял, каждый из нас имеет возможность сообщить о себе товарищу Самсонову анкетные данные и получить вполне научный гороскоп…
Все рассмеялись.
Старое кладбище, перед которым они стояли, было не просто старым — оно было старинным, судя по мазарам, сложенным из серого бутового камня и похожим на крепостные башни мощной кубической формы. Купола у иных осели или обвалились внутрь, те же, которые сохранились в целости — таких было большинство — напоминали шлемы с высокими шишаками.
Из «рафика» выпрыгнули Айгуль и Вера, на ходу поправляя примятые в пути платья и прически. За ними вылез разморенный жарой Карцев. Они втроем направились туда, где мелькала фигура Бека, то пропадая, то возникая вновь среди могильников. Пяти минут для него было явно не достаточно. Айгуль на ходу порылась в своей сумке, и в руке у нее Феликс тоже увидел фотоаппарат. Возможно, она собиралась дополнить экспозиции музея снимками пещерного храма, а пока не хотела терять времени даром.
— А не размяться ли нам немножко? — сказал Жаик.
Покряхтывая, он выкарабкался из «газика». Чтобы пропустить его, Гронскому пришлось подняться и откинуть спинку своего сидения. Феликс и Чуркин выбрались из перегретой, душной машины на яростный солнцепек.
— Хорош-шо! — проговорил Чуркин, жмурясь и потирая ладони. На голове у него была детская панамка. Заметив, как поморщился Феликс, взглянувший в пустынную, налитую жаром синеву, он тут же стянул панамку с себя и предложил Феликсу.
Феликс отказался.
— Давайте-ка тоже сходим, посмотрим, — поддержал он Жаика, которому, он чувствовал, что-то хотелось ему показать.
Чуркин вздохнул.
— Вот они где у меня сидят, эти кладбища, — похлопал он себя по короткой шее. Но, покорствуя судьбе, зашагал рядом с Феликсом вослед Жаику.
— А вы давно в этих местах? — спросил Феликс.
— Да вместе с Самсоновым начинали… — Он сплюнул на горячий, ползущий под ногой песок.
На краю кладбища — по-казахски беита, — несколько на отлете, стоял сравнительно скромных размеров мазар, стены его были не из дикого камня, а из кирпича-сырца, при небольшом усилии пальцев растираемого в пыль. Мазар выглядел особенно запущенным — то ли здесь, на краю кладбища, зимой и осенью сильней свирепствовал ветер, то ли материал, который пошел на постройку, оказался недостаточно прочным, но крыша провалилась и лежала между стен грудой пересохшей земли, да и сами стены в глубоких, молниеобразных извивах трещин, осыпались и сверху топорщились изломанными зубцами. Войдя за Жаиком внутрь, Феликс невольно прислушался. Тишина здесь была такой полной, что в ней со зловещей громкостью прозвучало шуршанье, с которым коричневатая ящерица порскнула у него из-под подошвы. Даже струйка песка, осыпавшегося над расселиной, куда она нырнула, произвела едва слышный, но все же уловимый шорох. По крайней мере, так ему казалось, когда он стоял внутри мазара, спиной к входу, как в иссякшем, занесенном песком колодце.