— Мне бы все-таки не хотелось… — произнес он с виноватой усмешкой.
— Бросьте, — сказал Феликс, без труда сообразив, что тот имеет в виду.
— Когда к нам так вот, мимоходом, заворачивают на полчаса… Ну, ребята и обиделись, завелись.
— Да ведь я совершенно случайно, — Феликс оглянулся на Чуркина, и Чуркин торопливо закивал, подтверждая его слова. — У меня другие планы…
— Понимаю, — согласился Самсонов. — Планы, планы, у всех свои планы… — Они шли по довольно широкой улице, наверное — главной. То и дело подъезжали, останавливались на углах машины с рабочими, очевидно, с дальних буровых.
— Между прочим, Айдар Надиров, который про Льва Толстого загнул… Он раньше на одном руднике работал, взрывником. Ну, и рабкорил, в газету пописывал — там, у себя… Таких не любят. Кончилось тем, что пришлось ему аж в Москву ехать, правды добиваться. Пока добился, от него жена сбежала. Словом, целая история, готовый роман… Или этот его корешок, Бубенцов. Оно вроде бы — и демагог, и ботало, каких мало — Бубенцов-бубенчик. Но ведь — как посмотреть?.. Парень молодой, беспокойный, вот и мечется, до всего своим умом допереть хочет. У него книг — полный чемодан, его за это в бригаде так и прозвали: «библиотекарь»… Или тот же Шмидт Роберт. У него дядя в ФРГ, домик свой, магазинчик или лавочку, что-то в этом духе имеет, и Роберта к себе зовет. А Шмидт у нас в передовиках ходит… Тоже ведь интересно — не проценты, бог с ними, с процентами — что у него там, внутри, вот что интересно, верно? — Навстречу шли женщины, с такими же, как всюду, оттягивающими руку хозяйственными сумками, но почти сплошь молодые, стройные, с молодой, смугло-золотистой кожей на открытых, приветливых лицах. Феликс увидел на фанерном щите знакомую афишу с именем Гронского.
Им было пора ненадолго проститься: Самсонов и Чуркин должны были переодеться перед концертом и тянули Феликса — каждый к себе, жили они поблизости друг от друга, но Феликсу хотелось пройти по улицам, оглядеться…
— Вы не думайте, — сказал Самсонов, удерживая его руку в своей, — не думайте, будто я предлагаю вам все планы перечеркнуть и засесть немедленно за трилогию о рабочем классе… Они, по-моему, сейчас оченно в моде — трилогии… Я вот о чем. Представьте себе земной шар, этот вот наш с вами шарик, — он притопнул каблуком для убедительности, — и представьте, что его бурят — в самых разных точках бурят — в строго радиальном направлении. И бурят, допустим, на любую, самую невероятную глубину. Что в конце-концов произойдет?.. В конце концов все скважины пересекутся, встретятся — в центре земли, верно?.. Вывод: не то главное, где бурить, в каком месте, главное — на какую глубину…
Глаза у него были веселые, и не без хитринки — в обведенных зелеными кошачьими ободками зрачках. Но рука была мускулистой, пожатье сильным, Феликс с минуту ощущал его след на своей ладони.
Да, да, — думал он, — глубина… Только это, по существу и важно…
Ему казалось, что сегодня он приблизился к чему-то важному, хотя еще не вплотную. С каким-то легким, давно забытым чувством шагал он по странному, розовому, нереальному поселку, в котором, однако, все было реально — реальней некуда… И пыль, тонкой взвесью повисшая в воздухе, от неё слегка мутном и розоватом… И землянушка, попавшаяся ему на пути, с низкими оконцами, в одном из них во всю мочь орал транзистор — не то «АВВА», не то «Лос Анхелес», тут он был полным дикарем… И расписанный елками и потешными зверьками коттедж, ясли или детский сад, с примятой вчерашней бурей клумбочкой у входа. И единственный, наглухо заколоченный досками киоск с вывеской «Пиво», и под ней «Нет и не будет» — мелом, как и приписанное сбоку «Никогда».
Все было реально — и не реально, все, что он видел, в особенности же — люди, с их тяжеловатой, враскачку, но вместе с тем уверенной, упругой походкой, с их громкими, взлетающими высоко над улицей голосами, которыми они, не стесняв себя, переговаривались друг с другом, с их простыми, грубыми, смелыми лицами, не заносчиво-самолюбивыми, а как бы спокойно сознающими себе цену… Он обнаружил внезапно, что идет словно бы по другой улице. То есть по этой — и вместе с тем и словно бы по другой… Тоже прямой, шумной упершейся обоими концами в степь, в небо, мутное и золотое от пыли и солнца. Навстречу ему пёрла толпа — плечистая, плотная, в ней то и дело, мелькали белозубые, знакомые лица… Все смешалось, и было странно, что он идет — и никто, не окликнет, не хлопнет по спине со всего размаха пятерней, не облапит дружески… И, напротив, как явная, но вполне возможная чепуха, жило ощущение, что где-то на краю поселка, за последним углом, стоит редакция, куда на очередную «литературную среду» вот-вот со всей стройки соберутся «начинающие» и «маститые», и заструится, повалит из окон густой махорочный дым…