И Шустрый вдруг увидел его таким, каким не видел с детства. Не того огромного, страшного Кабана, способного напугать одной ухмылкой. Не того Кабана, который ржал во весь голос над его анекдотами. Не Кабана, который слишком часто зарывался и брал заказы, которые не стоило брать. Не Кабана с недобрым блеском в глазах.
Он увидел испуганного пацана, который рыдал от страха и бессилия. Пацана, готового просить пощады — и знающего, что это его не спасет. И все равно он заставил себя отнять ладони от дрожащего, перепачканного подбородка.
— Ну что, Шустрый, уважаешь силу? — промямлил он. — И куда это нас завело?
— Сам напросился, — сказал Шустрый не своим голосом. — Не надо было злить Мишку.
Кабан его словно не слышал. Он уже глядел в пустоту.
— Мама, прости меня, — пробормотал он.
Шустрый опустился перед ним на колени. Занес молоток. Проговорил:
Передай привет нашим
И боек молотка врезался точно в лоб Славы Королева.
Огромный пиджак
Как только последний удар молотка опустился на голову Кабана, Шустрый отбросил инструмент в сторону и с трудом, поскальзываясь, поднялся на ноги. Каждый сиплый вдох давался ему с трудом; казалось, еще чуть и он свалится на пол с инсультом.
Два года назад он тут же выглянул в окно и вышел к калитке: проверить, не слышал ли кто выстрелов, не вызвал ли ментов. Ему повезло: его соседи переместились в город с концом дачного сезона либо уехали на работу. Хотя, наверное, парочка в окрестных домах все же осталась. Конечно осталась. Они просто знали, что лучше не возникать.
Шустрый запер калитку и запер дверь. Затем с трудом, в три десяток приемов, дотащил труп Кабана до ванной, где уложил его в ванну, — и так началось его бдение у тела друга. Несколько часов он понемногу отпиливал его части тела и заворачивал их в целлофан, отмывал его дом от следов схватки, ел пищу мертвеца и даже разговаривал с ним — ведь разговаривать было больше не с кем.
И абсурдным образом это спасло Шустрого: он мог заняться делом и не думать о том, что ему пришлось сделать. Не думать о том, как страшный убийца жалобно хныкал перед смертью. А сегодня такой роскоши у него не было.
И Шустрый захихикал. Смех начался едва заметными толчками, почти незаметными на поверхности, но они быстро росли — и наружу вырвались первые смешки, которые быстро переросли в безудержный хохот. Трясясь от хохота, он вновь осел на пол рядом с размозженным черепом Кабана, а смех все продолжал расти, руша остатки плотины в его голове, — и в конце концов он схватился за голову, и слезы потекли у него из глаз, и он взвыл, как побитый старый пес.
— Какого хера. сука, какого хера, — шептал он. — Хули я? Хуля я-то?
Он уставился в потолок, крашеный побелкой.
— Я что, такой дохера злодей? — сказал он. — Не я заказывал этих людей. Я солдат. Мне говорят, я делаю. С нас не спрашивают.
— Ой ли?
Вопрос старухи просочился сквозь щели в окне и щели в полу. Такой же пронзительный, такой же бесплотный.
— Ты, Шустрый, мне в уши не дуй, — говорила ведьма. — Ты, может, себе наврать худо-бедно сумеешь — но бабку не проведешь. Бабка для этого слишком долго жила. Какой из тебя солдат? Обычный головорез — не меньше, не больше. Ты это знаешь. И знаешь, почему Боярин послал сюда тебя и малого. Те, кто творит зло, хотят его поскорее забыть — но ты-то ведь помнишь. Так с чего Боярину забывать? Правда, главная твоя беда сейчас не в этом. Знаешь, в чем беда твоя? В чем твоя кручина?
Бандит мотнул головой.
— Главная беда твоя в том, что ты ищешь смысл, — ответила ведьма. — Почему ты? Чем ты это заслужил? Правда в том, что ничем. Ты-то, конечно, лиходей и головорез, но ты не первый. Думаешь, все, кто был до тебя — дурные люди? Нет, конечно. Многие из них ничем не провинились, но мучала я их не меньше тебя. Может быть, и похлеще тебя.
Ты убивал людей, потому что они попадали тебе на мушку. Я мучаю людей, потому что они попадают в мои сети. Такова моя природа. Иногда, конечно, думаю, в чем здесь божий, а то и бесовской промысел — тока толку в этом ни на грош. Если во мне и был какой-то промысел, я позабыла его сотни лет назад.
Шустрый поднялся на четвереньки и дополз до своего пистолета, лежащего под столом. Не позволяя себе задуматься, прислонил дуло ко лбу, чтобы наверняка; зажмурился и спустил курок. Металлический звон, и рама затвора слетела со ствола. Магазин выскользнул из обоймы, и грохнулся на пол.
Бандит всхлипнул и отбросил прочь бесполезную пушку. Ведьма сопроводила попытку сухим смешком.
— Рано, Шустрый, рано, — сказала она. — Ты сделал только шаг по тропе безумия. Твой череп еще не наполнился мутной водой.