Справа от бандита, между швейной машинкой и стеной, открылась новая дверь. И Шустрый встал на ноги, и проволочил их к дверному проему. Внезапно он понял того профессора, который согласился встать на табуретку и сунуть голову в петлю. Теперь он делал то же самое. Потому что, в сущности, что еще ему остается?
— Когда ты сойдешь с ума, ты даже этого не поймешь, — продолжала старуха. — Тогда и станешь свободным. Все, что было до того странным, станет родным. Ты будешь смеяться, пока тебе будут рвать горло.
Шустрый ступил через порог и вновь вышел на лесную тропу. Снаружи полутьму сумерек уже сменила тьма ночи — океан тьмы, скрывший под своей толщей Шустрого, который теперь плутал по его дну. И свет из окон выхватывал уже не струи дождя — вместо них на землю спускались хлопья первого снега, кружащие в свете из окна. Они устилали землю белым саваном; из него к небу взлетали черные молнии древесных стволов.
Перед тем, как двинуться дальше, Шустрый оглянулся на избу — и понял, что с ней было не так, когда он в нее вбегал. Ее стены были сложены не из бревен, а из обычных досок — и крышу покрывал серый шифер, а не соломенная кровля. Дом сдвинулся. Прополз во времени. И Шустрый последовал за ним.
Тупой как кирпич
Жмых рывком сгреб связку ключей и сунул их за пояс. Направился к выходу, желая как можно скорее свалить отсюда и в то же время остаться навсегда здесь, в относительной безопасности. Второе желание было сильнее первого — и Жмых прибавил шаг, чтобы его не сбило с ног встречным течением.
Как только он пересек проем, по обе стороны из-под потолка хлынул бутылочно-зеленый свет; он рассек тьму коридора, который вел из кабинета Боярина в зал «Купеческого трактира». Стены давили на Жмыха, будто смыкаясь над ним. Дверь справа, дверь слева — немая угроза: «Давай, подходи. Узнай, кто тебя ждёт за ними». И все тесное пространство между ними заполнил звон из поврежденного уха.
Но Жмых продолжал идти; ноги двигались независимо от силы воли, подверженные собственной инерции, — и он добрался до зала «Купеческого трактира».
То была липкая дыра, притворявшаяся заведением: давящие деревянные потолки, столы накрыты скатертями и уставлены свечами, но скатерти все в пятнах и их ножки ходят ходуном. Единственное светлое место — узкий проход между резной барной стойкой и полкой, уставленной стеклом бутылок — прозрачным, бронзовым, зеленым.
Кто-то потерся о ногу Жмыха. Он вздрогнул. Посмотрел вниз и увидел кота, который вновь сверлил его зелеными глазами. Словно чего-то ждал.
— Ладно, хер с тобой, — буркнул он. Наклонился к коту и погладил его по макушке. Зверь довольно зажмурился, крякнул, приподнявшись на задних лапах, и, довольный, потопал прочь.
Жмых поднял взгляд — и вдруг осознал, что интерьер «Купеческого трактира» больше, чем он помнил: столы, и свечи, и деревянные колонны тянулись далеко во мглу, сжимаясь в перспективе. И на краю мглы, куда не доставал даже фонарь, сидела бледная фигура. И опять с ним случилось то же, что и у забегаловки в Новореченске: на секунду он увидел, как фигура манит его пальцем. Его ждали на разговор.
В каком-то ступоре Жмых двинулся навстречу призраку. Пистолет в опущенной руке прилип потом к ладони. Он то и дело посматривал на вылетающие мыски башмаков: страх мешал смотреть прямо — потому что он знал, кто сидит за столом.
«Стреляй, как только будешь близко», подсказал ему инстинкт. «Не дай заговорить зубы».
— А чего не хочешь с бабушкой говорить? — раздался голос ведьмы, шедший отовсюду. С ним говорил древний бог.
Жмых вздрогнул. Выстрелил, почти не целясь. Глаз у него был все-таки был что надо: пуля попала точно в лоб бледной фигуры. Однако крови он не увидел; фигура дернула головой назад и вперед, — и встала на прежнее место; ее длинные волосы взметнулись вслед за черепом и упали, закрыв лицо.
Не чуя ни ног, ни ступней, бандит приблизился к фигуре. Его сердце билось о ребра, отдаваясь эхом в ушах, глуша мысли, глуша даже зрение, — так что он не сразу понял, что на лице старухи, сидящей за столом, нет морщин. Оно состояло из пучков нитей, сплетенных в сотни узлов.
— Присаживайся, малой, — сказала отовсюду ведьма. — Негоже уходить, не поговорив.
— Нет времени, — прохрипел Жмых.
Стул напротив куклы выдвинулся.
— Я настаиваю, — нажала ведьма. — Хочешь, чаю? Может, чего покрепче?
Круги под глазами, морщины не по годам. Лицо матери заливает кровь. Жмых вскрикнул и отпрянул прочь.
— Садись!
Стеклянные глаза отца, которого он не застал. Застрелен на пороге собственного дома. когда нес колыбельку с мелким Сашей. И вновь — кукла старухи в полный рост.