Он вышел на парковку «Купеческого трактира». В лицо задул ветер, несущий прохладу с Волги, и он разглядел вдали, за снежными холмами, широкую ленту реки, посеребренную луной. Можно было даже подумать, что он сбежал, — но Жмых сразу понял, что это не так. Он видел черный автомобиль, стоящий под диском луны.
Сердце глухо ударило, когда он заметил эту машину. Он хорошо ее помнил, пусть и пытался забыть. Растянутый седан, словно вырванный из фильмов, начищенный, словно туфли пижона. Передние фары горят, их лучи упираются в отбойник, разделяющий шоссе и парковку. Его приглашают на променад.
Ты станешь пассажиром
— Лезь давай, хуль сиськи мнешь, — бросил сидевший за рулем Шустрый.
Конечно же, это был не Шустрый — слишком уж расслабленные и неторопливые были его движения. И кусок его горла был будто вырван вместе с кадыком; из-за этого и голос, и дыхание его звучали непривычно сипло. А впрочем…
«Есть ли разница?».
Нет, ни хера, ответил Жмых и сел в автомобиль со стороны пассажира.
— Верно, малой. Разницы никакой нет, — согласился не-Шустрый. — Есть только план, которому мы следуем.
Он повернул ключ в замке зажигания, крутанул руль и вырулил на шоссе, повторяющее повороты реки. Не-Шустрый надавил на газ. Мир вокруг покрыл первый снег, и сквозь приоткрытое окно в ноздри бил запах свежести; у Жмыха он ассоциировался с новизной.
— И что за план?
— А нет его нихера, — весело ответил не-Шустрый. — Немного прокатимся. Немного побазарим. И вернемся домой.
— Херня какая-то, а не план.
— А то!
Жмых включил автомобильную магнитолу. Покрутил ее ручку, пока сквозь шорох помех не пробился сигнал. Вернее, звук — размеренная гитарная фраза, которая будто качалась в такт автомобильным рессорам. Через несколько тактов их подкрепили развязные барабаны. «Пассажир» Игги Попа. Одна из любимых батиных песен.
Мать рассказывала: когда все его дружки слушали Круга, батя врубал на весь дом Игги или Роллингов. И правильно. Раньше умели писать песни. Не то что сейчас. По радио сплошная херота попсовая.
— Че, детство вспомнить решил? — хмыкнул не-Шустрый.
— Типа того, — ответил Жмых. — Раз уж мы страдаем херней.
— Ты о чем?
— Елдой в очо! — огрызнулся Жмых. — Эта машина. Город. Твоя харя противная. Это все ненастоящее!
Ещё поворот руля, и диск луны соскользнул с лобового стекла, уйдя влево. Машина нырнула под светофор, мигающий желтым, и свернула в город, и он вырос по обе стороны панельными многоэтажками в цветных точках окон, и горящими сквозь туман вывесками, и сгорбленными шеями фонарей. Их огни проносились над головой в такт биту песни, и голос Игги говорил: «Я пассажир. Я рулю и рулю».
— Ненастоящее, говоришь?
Не-Шустрый ухмыльнулся, и мышцы шеи натянулись, еще шире раскрыв дыру на месте кадыка.
— Ты был в этой машине. Ты был в этом городе. И моя харя противная вытирала дерьмо, которое ты высрал.
— Шустрый дело говорит, — вмешалась в разговор девушка, высунувшись с заднего ряда. — Если бы он тебя не вытащил и не замел следы, ты бы лежал сейчас в соседней со мной яме.
Как бы в подтверждение она повернула к нему лицо, чья левая сторона почернела, сгнив почти до костей, и добавила:
— Ты даже выглядишь как Жмых.
Вонзив между ребер этот вербальный нож, она убралась обратно. Жмых заглянул в проем между сиденьями. Никого. Пустота.
— Кого ищешь? — спросил не-Шустрый. — Она в багажнике.
— Но ведь… — раскрыл рот Жмых, и тут же закрыл его и кивнул. — Конечно. Ты ведь у нас охренеть умный, — он помолчал немного. — Хер его знает, может, я щас на деле сижу в комнате с мягкими стенами и в смирительной рубашке. Или у меня в доме для стариков крыша едет от маразма.
— И что это меняет?
— В смысле, че это меняет? Ты меня за дебила держишь?
— Ты не кипятись, — посоветовал не-Шустрый. — Ты лучше подумай головой. Какая разница, что находится снаружи твоей черепной коробки. Посмотри в окно! Что ты видишь?
Он увидел город, пролетавший мимо автомобиля. Он увидел его разорванную изнанку. Изнанку, полную торчков, которым они толкали дурь в грязных переулках, полную ребят, с которых они брали навар, и полную ментов, которым они давали на лапу.
— Ты видишь то, что готов увидеть — потому что ты смотришь на него изнутри, — просипел не-Шустрый и стукнул пальцем по лысому черепу. — Ты видишь прошлое, потому что ты им живешь; в твоей башке сдохли часы. И если ты живешь прошлым, для тебя оно — настоящее, пардоньте за каламбур.