— И ты настоящий?
— Ещё как! — отозвался не-Шустрый. — Я более настоящий, чем тот Шустрый, с которым ты приехал сюда. Его идеальный слепок, очищенный от примесей. Можешь назвать меня Супер-Шустрым.
Ну ладно. Как скажешь.
Черный автомобиль пролетел мимо переулка, заваленного отходами; в них лежали и ползали городские черви с исколотыми руками, и разлагающимися ногами, и кровоточащими носами. Черный автомобиль промчался сквозь центр, где шатались по тротуарам пьяные, клюя носами, словно сонные птицы, и орали нестройные песни. Он промчался через спальный район, красный след от разбитого лица вел наискосок через двор. Он вырулил на развязку, под рукавами которой грелись бомжи у костров — собратья тех, кто лежал в переулках.
— Хочешь сказать, ты лучше их всех?
— Могу сказать, что я лучше тебя, — буркнул Жмых. — Таких мудаков, как ты, еще хер сыщешь.
Он сжался, ожидая фирменного приема Шустрого, удара растопыренной пятерней, но Супер-Шустрый только хохотнул.
— Экий ты наивный. Молод еще, — сказал он. — Не обманывай и не обманывайся. Эта ночь создана тобой и для тебя. Ты ее пассажир.
И ночь была бесконечной. Город уснул и проснулись они — порнопсы с низин города, со свалок и пропахших клопами квартир, из-под мостов и рукавов рукавов развязок, из подвалов грязных пивнух вроде «Купеческого трактира». Они вылезли под небо, засоренное городским светом, и принюхались к ветру. Надеялись услышать что-то новое. Надеялись найти, как размять кулаки.
И кровь Жмыха взбудоражилась, как в сотни ночей до того, — потому что ночь была свободой. Ночью город принадлежал им — тоже бесконечный в пределах, начерченных на карте.
Они выходили под пустое звездное небо, и меряли шагами его улицы, разрезая ветер, не принадлежащие этому миру и в то же время связанные с ним неразрывной пуповиной. В их руках — цепи, и трубы, на костяшках — кастеты, под полами плащей — готовые к стрельбе пистолеты. Они пересекали ночь, словно призраки, отколовшиеся от ее же теней, к неизвестной даже им известной цели. Шли, готовые резать, и ломать, и стрелять, и ставить на колени, и забивать ногами, и пробивать черепа. Боги на полставки. Иисусы на костылях.
Автомобиль вновь вырвался на окраины. Рванул по автостраде, огибающей город, и полосы размылись под лучами фар, и Супер-Шустрый сипел вслед Иггу Попу: «Ла-ла, ла-ла, ла-ла!» — а над ними разверзлось пустое яркое небо, горящее синими звездами — холодными, как пропан, чистыми и вечными. Такими, какими никогда не будут ходящие под ними люди.
О них никто не просил — но они все равно светили. Даже ярче, чем если бы кто-то просил.
Песня кончилась, магнитола щелкнула и зажужжала, отматывая назад кассету. В машине наступила тишина; ее прерывал только рокот мотора и дрожь подвески, когда автомобиль проезжал по колдобинам лесного серпантина. Деревья сомкнулись над ними, словно зубы сказочного зверя,
— Как-будто нас никогда и не было, — сказал Супер-Шустрый и захохотал, словно залаял. Жмых промолчал.
Дорога вильнула еще несколько раз, и они выехали на подъездную дорожку перед особняком. Внешне он напоминал усадьбы писателей и дворян, где Саша Брагин бывал во время школьных экскурсий: тяжелый, симметричный, с массивной колоннадой, подпирающей балкон над дубовыми дверями входа, и с уходящими в лесную чащу крыльями, которые казались Жмыху бесконечными.
Створки дверей были раскрыты настежь, и в ночь из дома проливался яркий свет, горящий во всех его комнатах. В окнах то и дело мелькали темные силуэты, и даже в машине было слышно слабое эхо старого романса, звучащего в залах и коридорах особняка.
Тусовка призраков, подумалось Жмыху. В принципе, не худшая тусовка, на которой он бывал.
— Приехали, — сообщил Шустрый. — На чай подашь?
Жмых недоуменно воззрился на него, и Шустрый вновь засмеялся и похлопал его по щеке.
— Давай, вали. У меня еще дела.
Кто-то ударил изнутри в крышку багажника. Кто-то с полусгнившим лицом.
— И у тебя еще дела.
И то верно, подумал Жмых. Он не хотел выходить из машины — но не хотел в ней оставаться. И Супер-Шустрый был прав: у него был неоплаченный долг. Интересно, сможет ли он его погасить.
Нельзя вернуться домой
Черный автомобиль тронулся и умчал прочь за его спиной. Съежившись от мороза, Жмых прошел по белым мраморным ступеням крыльца — идеально чистым, без сколов и трещин. Их не коснулся даже свежий снег. На крыльце Жмых застопорился.
Не, ну а хули, подумал он.