Застрелив его сквозь окно три года назад, Шустрый направился к реке, чтобы сбросить туда пистолет. Сегодня (КАКОГО ДНЯ?) он мог наблюдать за всем изнутри — и он увидел, как девочка бросилась прочь от свесившего голову тела, крича родителям: «Дед Мороз вырубился! Дед Мороз вырубился!».
Три года назад Шустрый бы над этим посмеялся. Теперь он чувствовал, что его жизнь — нечто сродни сраному кукольному дому, освещенному со всех углов и до всех углов безжалостным светом Луны — и ведьма (или ее дом?) переставляла и смешивала фигурки внутри комнат, поднимая из памяти все более и более страшные эпизоды.
Студент, сидящий у стены заброшки с обвисшей головой, на его груди пятно крови; он вздумал заигрывать с одной из баб Боярина, и Шустрый вырвал ему язык. Пожилая женщина в ночнушке, смотрит в потолок глазами куклы; старая дура проболталась о мешочке с деньгами между ребрами кровати, и Шустрый задушил ее подушкой. Официант бьет туфлями по бетону в припадке эпилепсии; он попросил у бандита чаевых, и тот выдал ему чаевые — кирпич в затылок и пулю в сердце.
Когда официант замер, Шустрый достал его бумажник из нагрудного кармана — весьма жирный, надо сказать — и передал часть купюр Жмыху, чтобы тот не разболтал о случившемся. Напарник сдержал слово и промолчал, и официант стал еще одним телом, найденным в том месяце в подворотнях города. Шустрый не стал добавлять его в свой список и уж точно им не гордился.
«Нехер было требовать мои деньги».
Выйдя на тропу из подворотни, Шустрый свалился оземь. Он несколько минут лежал на мерзлой земле, слушая хохот старухи и чувствуя, как под ним ходит земная твердь. Когда холод добрался до костей, Шустрый уперся руками в землю, встал на ноги и, пошатываясь, побрел вперед. Как механическая игрушка на грани слома.
И слом произошел. Еще на полпути к следующему дому Шустрый понял, что его ждет. Он узнал эти белые ступени крыльца, он узнал этот портик с зеленой крышей. Узнал мягко-желтый окрас стен. Но самое главное, он узнал человека, поднимавшегося по ступеням.
Шустрый вновь рассмеялся. Только это ему и оставалось.
Подпол
Жмых быстро обнаружил место, где тело слезло с крюка. Он миновал всего три или четыре трупа, разложившихся почти до каркасов, и в круге света от лучины показалось пустое изогнутое лезвие, словно подвешенное безумным рыбаком. Кровавый след на бетонном полу уходил от крюка вглубь подвала. Приглашал последовать за ним.
Как будто у меня есть выбор, сказал себе Жмых. Он сжал ручку тесака, готовый и бить, и бежать. Подвинул ближайшее тело.
Холод в подполе был зверский: в свете лучины Жмых видел тучи пара, рвущиеся при выдохе у него изо рта — но мороза не хватало, чтобы перебить липкую сладость, пропитавшую воздух комнаты. Впервые вдохнув ее, Жмых едва не срыгнул себе под ноги остатки обеда. По долгу службы он привык видеть трупы — но не так много и не в таком виде.
C каждым шагом смрад только густел. Тела на крюках обступили его с обеих сторон. Уставились своими безглазыми глазницами. Жмых расталкивал локтями их туши, покрытые многоцветной пленкой льда, и лед сыпался крошкой ему на плечи. Чем дальше, тем хуже они выглядели — уже даже не трупы, а почти мумии с останками кожи, облепившей скелет. Иногда у них отсутствовали важные части: руки, или ноги, или фрагменты туловища лежали под крюками и хрустели под подошвами.
Через пару минут он спросил себя: «Сколько мне вообще идти?».
И еще спросил себя: «Нахера ей столько еды?».
Он что-то задел правой ногой. Что-то зазвенело, срикошетив от стены. Жмых направил череп в сторону звука. У стены, под уставленной черепами полкой, лежала пробитая выстрелом солдатская каска. Старая, времен войны.
Да ладно, подумал Жмых. Да ну нахер.
Что-то шаркнуло во тьме впереди. Жмых развернулся, наставил череп на ряды туш, в руке — блестящий луной тесак.
Слабый шепот из темноты:
— Сынок...
— Папа?
Голос Жмыха дрогнул. Он не ждал, что с ним будут говорить.
— Дай-ка на тебя взглянуть.
Из-за туш впереди выплыло лицо, которое так боялся увидеть Жмых. Полуразложившая рожа с едва знакомыми чертами; в непонятно как уцелевших глазах — только бессознательный голод. Тело протянуло к нему руки, потные трупным ядом, и, шатаясь, побежало к нему.
Крик застрял у бандита в горле, и он стоял, парализованный, пока склизкие пальцы не сомкнулись вокруг шеи. Полулицо мертвеца придвинулось к нему вплотную, и запах разложения рванул вверх по ноздрям Жмыха. Он вздрогнул от рвотного рефлекса, икнувшего в глотке, и это вырвало его паралича.