По дороге налетел ветер, заставив его съежиться в полах пальто, но он все равно задержался перед дверью; нечто мелкое бросилось ему в глаза. Присев на корты, он всмотрелся и сердце на секунду застопорилось: он увидел алые капли крови, ведущие от порога к самой нижней ступени, — а дальше следы ног, быстро заполнявшиеся грязью и дождевой водой, вели за избу.
Жмых уже знал, что ждет его на кухне. Кровавый след, утолщаясь от капли до полосы, привел его к осевшему на полу одеялу. Жмых все равно приподнял его, потому что не мог поверить. Так он просидел минуту, ерзая глазами, словно потерял не труп, а какой-нибудь мобильный телефон.
Из этого состояния его вывел далекий крик о помощи. Он донесся до Жмыха из открытого погреба.
Шустрый дергал и толкал дверь. Он барабанил по ней и орал в надежде, что услышит Жмых. Ему понадобилось минут пять, чтобы понять, что это не случится. Он отступил прочь — и увидел, что дверь больше не вела в избу. От бывшего дома остался лишь фасад, и за его стеклами проглядывал лесной бурелом.
— Все, конец моей крыше, — пробормотал Шустрый. — Полный конец, — и он вытер бегущую из глаза слезу. Хорошо, что никто его сейчас не видел: был бы позор, если бы он захныкал при пацанах.
Шустрый был, безусловно, прав: он сходил с ума — только не так, как он думал. Разницу объяснил шепот старухи, долетевший до него с порывом ветра. Шершавый, как стволы сосен, тягучий, как текущая из них смола.
— Нет, Шустрый, ты еще не псих, — сказала старуха. — Ты будешь рад стать дурачком. Дух обнищает — не так будет страшно. Но сначала придется потерпеть.
Иглы осыпались на голову бандита. Он выхватил пистолет.
— Погоди, овца старая, — прошипел Шустрый. — Я до тебя доберусь еще. Будешь кишками у меня харкать.
Хозяйка леса ничего не ответила. Шустрому в жизни не было так страшно; может, только в тот раз, когда в Грозном в стену рядом прилетел заряд гранатомета, и он повернулся, и увидел, как его товарища по взводу разворотило в супоподобное ничто. Однако делать было нечего; Шустрый тронулся в путь по тропе.
Под подошвами захрустели опавшие иглы и ветки. Впереди дорожка медленно заворачивала вправо, огибая бурелом. Хорошее место для засады. Хорошее место для очередной подлости.
Вдобавок день заканчивается. Светило по ту сторону облачного щита уже сдвинулось к горизонту, и облачные массы наверху тускнели, еще сильнее сгущая тени на тропе. В вышине каркнуло воронье, заставив Шустрого вздрогнуть и выругаться. Гребаный бурелом, сказал он. Гребаный поворот.
[Между нами: конечно, он сказал не «гребаный». И слово «херня» он использовал реже аналога. Я это знаю. Вы это знаете. Мы притворяемся культурными людьми].
Он напрягал слух в попытках услышать угрозу, но все звуки гасила древесная глушь. По ветвям сосен вновь прошел порыв ветра, который сложился в шепот ведьмы — и этот шепот задал вопросы:
— Бог любит силу, верно, касатик?
Ладонь Шустрого легла на татуировку, будто в нее вонзили жало или иглу.
— Думал, бабушка не увидит? Я не дура. Читать умею, — Пауза. — К слову, я с тобой согласна. Бог любит силу. К несчастью для тебя, бог здесь только один.
Шустрый медленно, медленно обогнул бурелом. Под последним деревом, оборванной бурей елью, он наткнулся на уже знакомый труп.
Кожаная куртка нараспашку. Под ней — футболка Rolling Stones, обтянувшая живот. Волосы слиплись от крови и мозгов, в голове зияют два входных пулевых отверстия: одно — под ухом, другое — четко в середине лба. И на лице застыло испуганное выражение; ему не мешали даже остекленевшие глаза.
Какой же он все-таки жалкий тип, подумал Шустрый, хотя у самого тряслись руки от ужаса. Труп, должно быть, угадал свои мысли, потому что он молвил:
— Ты то-же сейчас не пример кру-крутизны.
— Хочешь еще пулю? У меня с собой.
— Не на-до, Шустрый, — всхлипнул сипло толкач. — Не на-до, пожалуйста. Про-прости. Я не хотел.
И по щеке его скатилась первая слеза. Он шмыгнул носом и заставил себя вытолкнуть еще слова.
— Знаешь, как больно по-получить пулю в голову? Мозг буд-то ревет. И у те-тебя в лице ко-копошатся мурав-вьи. Без конца рвут тебе лицо.
— Ты был бы жив, если б свалил вовремя с нашей точки, — проворчал Шустрый.
— Я знаю, — едва заметно кивнул труп. — Я не… Я не виню тебя.
Он чуть успокоился и продолжил:
— Сейчас… Сейчас мне хо-хорошо. Здесь очень с-с-с-спокойно, Шустрый. Вдали от всего. Ни улиц, ни торчков, ни мен-тов. Только дождь и сны. Они тянутся в вечность. Знаешь, Шустрый, если бы я знал, как здесь хорошо, я бы захотел умереть еще очень давно. Я бы на коленях просил пустить пулю в лоб. И ты попробуй — может, поможет.