Пазел пошел еще дальше, утверждая: волшебница сказала ему, что смерть Таши будет означать и смерть Эритусмы. Но внутреннее чувство настаивало: только ее смерть могла разрушить эту стену.
Нолсиндар тоже попыталась помочь. Она просидела с Ташей три холодные, ясные ночи, когда море было спокойным. Таша предположила, что это была своего рода селкская медитация, но в то же время это было похоже на волшебство, потому что она обнаружила, что переносится в далекие времена и места Алифроса, гуляя по зеленым дорожкам под вековыми деревьями, или по глубоким пещерам, где от света фонарей сверкали хрустальные прожилки, или по проспектам городов, исчезнувших столетия назад из-за засухи, мора или войны. Иногда Нолсиндар шла рядом с ней; часто ее не было. Одна или в сопровождении, Таша чувствовала, как каждое из этих мест сильно трогает ее сердце. Когда все закончилось, Нолсиндар сказала, что она просто рассказывала истории о некоторых землях, где, как известно, путешествовала Эритусма, в надежде пробудить воспоминания, которые откроют трещину в стене. Возможно, воспоминания и пробудились, но лишь отдаленно, а стена оставалась прочной.
Затем настала очередь Герцила. Его усилия восходили к их тоймеле-тренировкам, которые ставили ясность ума и целеустремленность превыше всех добродетелей. Однажды поздно вечером он отвел Ташу на нижнюю палубу «Обещания» и показал ей дверной проем, заваленный мешками с песком. Они плотно прилегали друг к другу и доходили до самого верха дверной коробки.
— Посиди в одиночестве рядом с этим барьером, — сказал он, — пока он не превратится в стену внутри твоего разума. Затем пройди его насквозь. Ничего не бойся, ни на что не надейся; не задерживайся на эмоциях. Это вызов, но не суд. Если в твоих силах это сделать, ты сделаешь.
Затем он унес лампу, Таша положила руки на черные мешки с песком и успокоилась в тоймеле-стиле. В течение двух часов она не двигалась и не произносила ни слова. Затем Таша встала, размяла тело, затянула шнурки на ботинках. Она уперлась плечом в стену из мешков с песком, оттолкнулась и почувствовала крик внутреннего отчаяния, который превратил ее тренировки в насмешку. С таким же успехом мешки могли быть каменными. Она глубоко вздохнула, собираясь с духом, повторяя коды, которым Герцил учил ее на протяжении многих лет. Задача тела неразрывно связана с задачей разума. Ни то, ни другое не является истинным достижением без другого. Когда ты овладеешь тоймеле, ты будешь воспринимать только одну задачу и знать, когда можешь ее выполнить, а когда следует воздержаться.
Ее обучение обещало ясность, а не успех. Стало совершенно ясно, что она не войдет в эту дверь. Когда Герцил вернулся, он показал ей намоченные доски, которые они уложили между мешками с песком. Древесина расширилась от влаги, образовав настолько плотную стену, что разобрать ее можно было, только разрезав мешки и высыпав песок наружу. «Я убедился, что у тебя нет ножа, — сказал он. — Ты не пройдешь через это без помощи волшебницы». В конце концов, в этом и был весь смысл.
Смолбои не предлагали никаких экспериментов, но они помогли больше, чем кто-либо другой, просто находясь рядом с ней, нарушая ее болезненное молчание, помогая ей думать. У Пазела все еще было Мастер-Слово: слово, которое «ослепит, чтобы дать новое зрение». Почти год он знал о нем, носил с собой, как неразорвавшуюся бомбу, и все еще не знал, к чему это приведет.
— А что, если это не вызовет настоящую слепоту? — сказал ему Нипс. — Что, если это просто означает забывчивость или невежество в отношении какой-то конкретной вещи? Может быть, Таше нужно вообще забыть об Эритусме, прежде чем отпускать ее на свободу.
Пазел задумчиво посмотрел на него:
— Это могло бы сработать. Но у меня нет возможности узнать. Мастер-слова, они подобны лицам, движущимся глубоко под водой. Я вижу их, но они темные и расплывчатые. Я точно узнаю, что произойдет только тогда, когда они всплывут на поверхность. И они всплывают на поверхность только в самом конце, как раз перед тем, как я заговорю. Это, последнее: иногда я думаю, что мог бы направить его на одного человека, но в других случаях я думаю, что оно могло бы изменить весь мир. Ибьен считал, что мне вообще не следует его использовать. Что, если я запущу эпидемию слепоты?
— Мне кажется, что на этот раз Ибьен ошибся, — сказала Таша.
— Как и мне, — сказал Нипс. — Первые два слова тебя потрясли, я знаю. Но, в конце концов, они ничего не изменили, кроме корабля, верно?
Пазел заколебался.
— Не знаю, — наконец сказал он. — Но, Таша, эта стена внутри тебя уже существует. Если ты забудешь об Эритусме, то, возможно, не увидишь никаких причин ее снести.