Не знаю, за кого они все приняли бабушку, но, кажется, за чрезвычайно важную и, главное, богатейшую особу. В книгу внесли тотчас: «Madame la générale princesse de Tarassevitcheva» (Госпожа генеральша, княгиня Тарасевичева (франц.), хотя бабушка никогда и не была княгиней. Своя прислуга, особое помещение в вагоне, и бездна ненужных баулов, чемоданов и даже сундуков, прибывших с бабушкой, вероятно, послужили началом престижа; а кресла, резкий тон и голос бабушки, её эксцентрические вопросы, делаемые с самым не стесняющимся и не терпящим никаких возражений видом, одним словом, вся фигура бабушки – прямая, резкая, повелительная, – довершали всеобщее к ней благоговение. При осмотре бабушка вдруг иногда приказывала останавливать кресла, указывала на какую-нибудь вещь в меблировке и обращалась с неожиданными вопросами к почтительно улыбавшемуся, но уже начинавшему трусить обер-кельнеру. Бабушка предлагала вопросы на французском языке, на котором говорила, впрочем, довольно плохо, так что я обыкновенно переводил. Ответы обер-кельнера большею частию ей не нравились и казались неудовлетворительными. Да и она-то спрашивала всё как будто не об деле, а бог знает о чём. Вдруг, например, остановилась пред картиною – довольно слабой копией с какого-то известного оригинала с мифологическим сюжетом.
– Чей портрет?
Обер-кельнер объявил, что, вероятно, какой-нибудь графини.
– Как же ты не знаешь? Здесь живёшь, а не знаешь. Почему он здесь? Зачем глаза косые?
На все эти вопросы обер-кельнер удовлетворительно отвечать не мог и даже потерялся.
– Вот болван-то! – отозвалась бабушка по-русски. Её понесли далее. Та же история повторилась с одной саксонской статуэткой, которую бабушка долго рассматривала и потом велела вынесть, неизвестно за что.
Наконец пристала к обер-кельнеру: что стоили ковры в спальне и где их ткут? Обер-кельнер обещал справиться.
– Вот ослы-то! – ворчала бабушка и обратила всё своё внимание на кровать.
– Эдакий пышный балдахин! Разверните его. – Постель развернули.
– Ещё, ещё, всё разверните. Снимите подушки, наволочки, подымите перину.
Всё перевернули. Бабушка осмотрела внимательно.
– Хорошо, что у них клопов нет. Всё белье долой! Постлать моё белье и мои подушки. Однако всё это слишком пышно, куда мне, старухе, такую квартиру: одной скучно. Алексей Иванович, ты бывай ко мне чаще, когда детей перестанешь учить.
– Я со вчерашнего дня не служу более у генерала, – ответил я, – и живу в отеле совершенно сам по себе.
– Это почему так?
– На днях приехал сюда один знатный немецкий барон с баронессой, супругой, из Берлина. Я вчера, на гулянье, заговорил с ним по-немецки, не придерживаясь берлинского произношения.
– Ну, так что же?
– Он счёл это дерзостью и пожаловался генералу, а генерал вчера же уволил меня в отставку.
– Да что ж ты обругал, что ли, его, барона-то? (Хоть бы и обругал, так ничего!).
– О нет. Напротив, барон на меня палку поднял.
– И ты, слюняй, позволил так обращаться с своим учителем, – обратилась она вдруг к генералу, – да ещё его с места прогнал! Колпаки вы, – все колпаки, как я вижу.
– Не беспокойтесь, тетушка, – отвечал генерал с некоторым высокомерно-фамильярным оттенком, – я сам умею вести мои дела. К тому же Алексей Иванович не совсем вам верно передал.
– А ты так и снёс? – обратилась она ко мне.
– Я хотел, было, на дуэль вызвать барона, – отвечал я как можно скромнее и спокойнее, – да генерал воспротивился.
– Это зачем ты воспротивился? – опять обратилась бабушка к генералу. (А ты, батюшка, ступай, придёшь, когда позовут, – обратилась она тоже и к обер-кельнеру, – нечего разиня-то рот стоять. Терпеть не могу эту харю нюрнбергскую!) – Тот откланялся и вышел, конечно, не поняв комплимента бабушки.
– Помилуйте, тетушка, разве дуэли возможны? – отвечал с усмешкой генерал.
– А почему невозможны? Мужчины все петухи; вот бы и дрались. Колпаки вы все, как я вижу, не умеете отечества своего поддержать. Ну, подымите! Потапыч, распорядись, чтоб всегда были готовы два носильщика, найми и уговорись. Больше двух не надо. Носить приходится только по лестницам, а по гладкому, по улице – катить, так и расскажи; да заплати ещё им вперёд, почтительнее будут. Ты же сам будь всегда при мне, а ты, Алексей Иванович, мне этого барона покажи на гулянье: какой такой фон-барон, хоть бы поглядеть на него. Ну, где же эта рулетка?
Я объяснил, что рулетки расположены в воксале, в залах. Затем последовали вопросы: много ли их? много ль играют? целый ли день играют? как устроены? Я отвечал, наконец, что всего лучше осмотреть это собственными глазами, а что так описывать довольно трудно.