Я доложил, что и за семь перевалило, а по теперешнему курсу, пожалуй, и до восьми дойдёт.
– Шутка, восемь тысяч! А вы-то сидите здесь, колпаки, ничего не делаете! Потапыч, Марфа, видели?
– Матушка, да как это вы? Восемь тысяч рублей, – восклицала, извиваясь, Марфа.
– Нате, вот вам от меня по пяти золотых, вот! Потапыч и Марфа бросились целовать ручки.
– И носильщикам дать по фридрихсдору. Дай им по золотому, Алексей Иванович. Что это лакей кланяется, и другой тоже? Поздравляют? Дай им тоже по фридрихсдору.
– Madame la princesse… un pauvre expatrié… malheur continuel… les princes russes sont si généreux (Госпожа княгиня… бедный эмигрант… постоянное несчастье… русские князья так щедры (франц.), – увивалась около кресел одна личность в истасканном сюртуке, пёстром жилете, в усах, держа картуз на отлёте и с подобострастною улыбкой…
– Дай ему тоже фридрихсдор. Нет, дай два; ну, довольно, а то конца с ними не будет. Подымите, везите! Прасковья, – обратилась она к Полине Александровне, – я тебе завтра на платье куплю, и той куплю mademoiselle… как её, mademoiselle Blanche, что ли, ей тоже на платье куплю. Переведи ей, Прасковья!
– Merci, madame, – умильно присела mademoiselle Blanche, искривив рот в насмешливую улыбку, которою обменялась с Де-Грие и генералом. Генерал отчасти конфузился и ужасно был рад, когда мы добрались до аллеи.
– Федосья, Федосья-то, думаю, как удивится теперь, – говорила бабушка, вспоминая о знакомой генеральской нянюшке. – И ей нужно на платье подарить. Эй, Алексей Иванович, Алексей Иванович, подай этому нищему!
По дороге проходил какой-то оборванец, с скрюченною спиной, и глядел на нас.
– Да это, может быть, и не нищий, а какой-нибудь прощелыга, бабушка.
– Дай! дай! дай ему гульден!
Я подошёл и подал. Он посмотрел на меня с диким недоумением, однако молча взял гульден.
От него пахло вином.
– А ты, Алексей Иванович, не пробовал ещё счастия?
– Нет, бабушка.
– А у самого глаза горели, я видела.
– Я ещё попробую, бабушка, непременно, потом.
– И прямо ставь на zéro! Вот увидишь! Сколько у тебя капиталу?
– Всего только двадцать фридрихсдоров, бабушка.
– Немного. Пятьдесят фридрихсдоров я тебе дам взаймы, если хочешь. Вот этот самый свёрток и бери, а ты, батюшка, всё-таки не жди, тебе не дам! – вдруг обратилась она к генералу.
Того точно перевернуло, но он промолчал.
Де-Грие нахмурился.
– Que diable, c'est une terrible vieille! (Черт возьми, ужасная старуха! (франц.) – прошептал он сквозь зубы генералу.
– Нищий, нищий, опять нищий! – закричала бабушка. – Алексей Иванович, дай и этому гульден.
На этот раз повстречался седой старик, с деревянной ногой, в каком-то синем длиннополом сюртуке и с длинною тростью в руках. Он похож был на старого солдата. Но когда я протянул ему гульден, он сделал шаг назад и грозно осмотрел меня.
– Was ist's der Teufel! (Черт побери, что это такое! (нем.) – крикнул он, прибавив к этому еще с десяток ругательств.
– Ну дурак! – крикнула бабушка, махнув рукою.
– Везите дальше! Проголодалась! Теперь сейчас обедать, потом немного поваляюсь и опять туда.
– Вы опять хотите играть, бабушка? – крикнул я.
Она непереклонно взглянула на меня.
– Как бы ты думал? Что вы то здесь сидите да киснете, так и мне на вас смотреть?
– Mais, madame, – приблизился Де-Грие, – les chances peuvent tourner, une seule mauvaise chance et vous perdrez tout… surtout avec votre jeu… c’était terrible! (Но, сударыня, удача может изменить, один неудачный ход – и вы проиграете всё… особенно с вашими ставками… это ужасно! (франц.).
– Vous perdrez absolument (Вы проиграете непременно (франц.), – защебетала mademoiselle Blanche.
– Да вам-то всем какое дело? Не ваши проиграю – свои! А где этот мистер Астлей? – спросила она меня.
– В воксале остался, бабушка.
– Жаль; вот этот так хороший человек.
Прибыв домой, бабушка ещё на лестнице, встретив обер-кельнера, подозвала его и похвасталась своим выигрышем; затем позвала Федосью, подарила ей три фридрихсдора и велела подавать обедать. Федосья и Марфа так и рассыпались пред нею за обедом.
– Смотрю я на вас, матушка, – трещала Марфа, – и говорю Потапычу, что это наша матушка хочет делать. А на столе денег-то, денег-то, батюшки! всю-то жизнь столько денег не видывала, а всё кругом господа, всё одни господа сидят. И откуда, говорю, Потапыч, это всё такие здесь господа? Думаю, помоги ей сама мати-божия. Молюсь я за вас, матушка, а сердце вот так и замирает, так и замирает, дрожу, вся дрожу. Дай ей, господи, думаю, а тут вот вам господь и послал. До сих пор, матушка, так и дрожу, так вот вся и дрожу.
– Алексей Иванович, после обеда, часа в четыре, готовься, пойдём. А теперь покамест прощай, да докторишку мне какого-нибудь позвать не забудь, тоже и воды пить надо. А то и позабудешь, пожалуй!