Подскочил за ней и генерал, – именно подскочил.
– Алексей Иванович, простите, что я давеча так с вами начал, я не то совсем хотел сказать… Я вас прошу, умоляю, в пояс вам кланяюсь по-русски, – вы один, один можете нас спасти! Я и mademoiselle Cominges вас умоляем, – вы понимаете, ведь вы понимаете? – умолял он, показывая мне глазами на mademoiselle Blanche. Он был очень жалок.
В эту минуту раздались три тихие и почтительные удара в дверь; отворили – стучал коридорный слуга, а за ним, в нескольких шагах, стоял Потапыч. Послы были от бабушки. Требовалось сыскать и доставить меня немедленно, «сердятся», – сообщил Потапыч.
– Но ведь ещё только половина четвёртого!
– Они и заснуть не могли, всё ворочались, потом вдруг встали, кресла потребовали и за вами. Уж они теперь на крыльце-с…
– Quelle mégère! (Какая мегера! (франц.), – крикнул Де-Грие.
Действительно, я нашёл бабушку уже на крыльце, выходящую из терпения, что меня нет. До четырёх часов она не выдержала.
– Ну, подымайте! – крикнула она, и мы отправились опять на рулетку.
Глава XII
Бабушка была в нетерпеливом и раздражительном состоянии духа; видно было, что рулетка у ней крепко засела в голове. Ко всему остальному она была невнимательна и вообще крайне рассеянна. Ни про что, например, по дороге не расспрашивала, как давеча. Увидя одну богатейшую коляску, промчавшуюся мимо нас вихрем, она было подняла руку и спросила: «Что такое? Чьи?», – но, кажется, и не расслышала моего ответа; задумчивость её беспрерывно прерывалась резкими и нетерпеливыми телодвижениями и выходками. Когда я ей показал издали, уже подходя к воксалу, барона и баронессу Вурмергельм, она рассеянно посмотрела и совершенно равнодушно сказала: «А!», – и, быстро обернувшись к Потапычу и Марфе, шагавшим сзади, отрезала им:
– Ну, вы зачем увязались? Не каждый раз брать вас! Ступайте домой! Мне и тебя довольно, – прибавила она мне, когда те торопливо поклонились и воротились домой.
В воксале бабушку уже ждали. Тотчас же отгородили ей то же самое место, возле крупёра. Мне кажется, эти крупёры, всегда такие чинные и представляющие из себя обыкновенных чиновников, которым почти решительно всё равно: выиграет ли банк или проиграет, – вовсе не равнодушны к проигрышу банка и, уж конечно, снабжены кой-какими инструкциями для привлечения игроков и для вящего наблюдения казённого интереса, за что непременно и сами получают призы и премии. По крайней мере, на бабушку смотрели уж как на жертвочку. Затем, что у нас предполагали, то и случилось.
Вот как было дело.
Бабушка прямо накинулась на zéro и тотчас же велела ставить по двенадцати фридрихсдоров. Поставили раз, второй, третий – zéro не выходил. «Ставь, ставь!», – толкала меня бабушка в нетерпении. Я слушался.
– Сколько раз проставили? – спросила она, наконец, скрежеща зубами от нетерпения.
– Да уж двенадцатый раз ставил, бабушка. Сто сорок четыре фридрихсдора проставили. Я вам говорю, бабушка, до вечера, пожалуй…
– Молчи! – перебила бабушка. – Поставь на zéro и поставь сейчас на красную тысячу гульденов. На, вот билет.
Красная вышла, а zéro опять лопнул; воротили тысячу гульденов.
– Видишь, видишь! – шептала бабушка, – почти всё, что проставили, воротили. Ставь опять на zéro; ещё раз десять поставим и бросим.
Но на пятом разе бабушка совсем соскучилась.
– Брось этот пакостный зеришко к чёрту. На, ставь все четыре тысячи гульденов на красную, – приказала она.
– Бабушка! много будет; ну как не выйдет красная, – умолял я; но бабушка чуть меня не прибила. (А впрочем, она так толкалась, что почти, можно сказать, и дралась). Нечего было делать, я поставил на красную все четыре тысячи гульденов, выигранные давеча. Колесо завертелось. Бабушка сидела спокойно и гордо выпрямившись, не сомневаясь в непременном выигрыше.
– Zéro, – возгласил крупер.
Сначала бабушка не поняла, но когда увидела, что крупёр загрёб её четыре тысячи гульденов, вместе со всем, что стояло на столе, и узнала, что zéro, который так долго не выходил и на котором мы проставили почти двести фридрихсдоров, выскочил, как нарочно, тогда, когда бабушка только что его обругала и бросила, то ахнула и на всю залу сплеснула руками. Кругом даже засмеялись.
– Батюшки! Он тут-то проклятый и выскочил! – вопила бабушка, – ведь эдакой, эдакой окаянный! Это ты! Это всё ты! – свирепо накинулась на меня, толкаясь. – Это ты меня отговорил.