– Конторщик говорит, что у других ещё меньше дадут.
Наверное не помню тогдашнего расчёта, но он был ужасен. Я наменял до двенадцати тысяч флоринов золотом и билетами, взял расчёт и вынес бабушке.
– Ну! ну! ну! Нечего считать, – замахала она руками, скорей, скорей, скорей!
– Никогда на этот проклятый zéro не буду ставить и на красную тоже, – промолвила она, подъезжая к воксалу.
На этот раз я всеми силами старался внушить ей ставить как можно меньше, убеждая её, что при обороте; шансов всегда будет время поставить и большой куш. Но она была так нетерпелива, что хоть и соглашалась сначала, но возможности не было сдержать её во время игры. Чуть только она начинала выигрывать ставки в десять, в двадцать фридрихсдоров, – «Ну, вот! Ну, вот! – начинала она толкать меня, – ну вот, выиграли же, – стояло бы четыре тысячи вместо десяти, мы бы четыре тысячи выиграли, а то что теперь? Это всё ты, всё ты!».
И как ни брала меня досада, глядя на её игру, а я наконец решился молчать и не советовать больше ничего.
Вдруг подскочил Де-Грие. Они все трое были возле; я заметил, что mademoiselle Blanche стояла с маменькой в стороне и любезничала с князьком. Генерал был в явной немилости, почти в загоне. Blanche даже и смотреть на него не хотела, хоть он и юлил подле неё всеми силами. Бедный генерал! Он бледнел, краснел, трепетал и даже уж не следил за игрою бабушки. Blanche и князек, наконец, вышли; генерал побежал за ними.
– Madame, madame, – медовым голосом шептал бабушке Де-Грие, протеснившись к самому её уху. – Madame, эдак ставка нейдёт… нет, нет, не можно… – коверкал он по-русски, – нет!
– А как же? Ну, научи! – обратилась к нему бабушка.
Де-Грие вдруг быстро заболтал по-французски, начал советовать, суетился, говорил, что надо ждать шансу, стал рассчитывать какие-то цифры… бабушка ничего не понимала. Он беспрерывно обращался ко мне, чтоб я переводил; тыкал пальцем в стол, указывал; наконец схватил карандаш и начал было высчитывать на бумажке. Бабушка потеряла наконец терпение.
– Ну, пошёл, пошёл! Всё вздор мелешь! «Madame, madame», а сам и дела-то не понимает; пошёл!
– Mais, madame, – защебетал Де-Грие и снова начал толкать и показывать. Очень уж его разбирало.
– Ну, поставь раз, как он говорит, – приказала мне бабушка, – посмотрим: может, и в самом деле выйдет.
Де-Грие хотел только отвлечь её от больших кушей: он предлагал ставить на числа, поодиночке и в совокупности. Я поставил, по его указанию, по фридрихсдору на ряд нечётных чисел в первых двенадцати и по пяти фридрихсдоров на группы чисел от двенадцати до восемнадцати и от восемнадцати до двадцати четырёх: всего поставили шестнадцать фридрихсдоров.
Колесо завертелось. «Zéro», – крикнул крупёр. Мы всё проиграли.
– Эдакой болван! – крикнула бабушка, обращаясь к Де-Грие. – Эдакой ты мерзкий французишка! Ведь посоветует же изверг! Пошёл, пошёл! Ничего не понимает, а туда же суётся!
Страшно обиженный Де-Грие пожал плечами, презрительно посмотрел на бабушку и отошёл. Ему уж самому стало стыдно, что связался; слишком уж не утерпел.
Через час, как мы ни бились, – всё проиграли.
– Домой! – крикнула бабушка.
Она не промолвила ни слова до самой аллеи. В аллее, и уже подъезжая к отелю, у ней начали вырываться восклицания:
– Экая дура! экая дурында! Старая ты, старая дурында!
Только что въехали в квартиру:
– Чаю мне! – закричала бабушка, – и сейчас собираться! Едем!
– Куда, матушка, ехать изволите? – начала было Марфа.
– А тебе какое дело? Знай сверчок свой шесток! Потапыч, собирай всё, всю поклажу. Едем назад, в Москву! Я пятнадцать тысяч целковых профершпилила!
– Пятнадцать тысяч, матушка! Боже ты мой! – крикнул было Потапыч, умилительно всплеснув руками, вероятно, предполагая услужиться.
– Ну, ну, дурак! Начал ещё хныкать! Молчи! Собираться! Счёт, скорее, скорей!
– Ближайший поезд отправится в девять с половиною часов, бабушка, – доложил я, чтоб остановить её фурор.
– А теперь сколько?
– Половина восьмого.
– Экая досада! Ну, всё равно! Алексей Иванович, денег у меня ни копейки. Вот тебе ещё два билета, сбегай туда, разменяй мне и эти. А то не с чем и ехать.
Я отправился. Через полчаса возвратившись в отель, я застал всех наших у бабушки. Узнав, что бабушка уезжает совсем в Москву, они были поражены, кажется, ещё больше, чем её проигрышем. Положим, отъездом спасалось её состояние, но зато что же теперь станется с генералом? Кто заплатит Де-Грие? Mademoiselle Blanche, разумеется, ждать не будет, пока помрёт бабушка, и, наверное, улизнёт теперь с князьком или с кем-нибудь другим. Они стояли перед нею, утешали её и уговаривали. Полины опять не было. Бабушка неистово кричала на них.