– Отдохнула? – спросил он.
– Да – отвечала она машинально, с тем же задумчивым выражением, смотря через открытую дверь балкона в сад, где лёгкий ветер, качая красивыми гирляндами виноградника, соединяющего оливковые деревья, разносил кругом благоухание южной весны и, разливая сладость и негу, убаюкивал душу, заставляя её на время забыть зло и горе жизни. Л[осницкий] подошёл к Анне и сел на стул подле её дивана. (Здесь была попытка внести такой декоративный момент: «Он смотрел то на небо, загорающееся звездами, то на её прекрасное лицо»; соответственно этому, намечалось в следующей фразе вместо: он смотрел на её прекрасное лицо» – «она смотрела в сад». Исправление не было окончено.
И между тем, как в голове её складывался и развивался вопрос, какое проклятие лежит на людях, что они не могут пользоваться всеми дарами земли, он смотрел на её прекрасное лицо и думал о другом. Лосницкий не сводил глаз с этого лица, и мало-помалу другое чувство, чувство тайной надежды и радости, сладкой до боли, чувство, в котором он не смел признаться самому себе, волновало его душу. Между мыслями и желаниями её развлечь и успокоить, мыслями, которые до сих пор одни руководили им всё время, пока он убеждал её уехать и провожал в путешествии, являлась одна и против его воли господствовала над всеми другими, – эта мысль была: она здесь, со мной, теперь от меня зависит её к себе воротить.
– О чём ты думаешь? – спросил он её, чтобы только отвязаться от этой докучливой мысли.
– О чём? – повторила она машинально, всё ещё смотря в двери балкона, и после короткой задумчивости отвечала: – Я вспоминаю, как первый раз въезжала в Петер[бург], какие надежды были у меня тогда, и что с ними стало. Я сравниваю чувства, с которыми въезжала в Петер[бург], с теми, при которых его оставляла… Ах, как тяжело мне было оставить Пет[ербург], как тяжело! я как будто в нём покидала дорогие могилы.
– Зачем так думать? – с жаром заговорил Лосницкий, – у тебя молодость впереди, воплощение любимой идеи, разве это шутка.
Она сделала движение головой, не ответила и снова пристально стала смотреть в двери балкона.
Воплощение любимой идеи! Эта мысль неопределённо пронеслась в голове Анны, задевая все струны её чуткого организма, и произвела в нём странное движение: но это движение мало-помалу успокоилось и пришло к одному более ясному сознанию: итак, я опять свободна! Нет более рабской тревоги ожиданий и страха, не за что бояться, нечего терять. Мечта о счастье – бред праздной фантазии, жалкое убежище трусов и молодушных – рассеялась, и действительность, голая действительность, стоит одна, сухая, голодная. Будущность открыта. Выбирай дорогу. Долго оставалась Анна под влиянием этих дум, не обращая внимания на Лосницкого, точно не замечая его присутствия.
В нём вспыхнула досада. Он, не владея собой, быстро встал и пошёл из комнаты.
– Куда ты? – спросила Анна, – приподняв голову с подушки.
– Я?.. – проговорил он, стараясь скрыть волновавшие его чувства, – я думал, что, может быть, тебе мешаю. Тебе, может, хочется быть одной.
– Нет, мне лучше с тобой, – сказала она просто и не замечая, что в нём происходило.
Он быстро повернулся при этих словах, но вдруг остановился и медленно подошёл к стулу, стоявшему довольно далеко от неё. Она его попросила сесть ближе. Анна начала говорить, какой эгоисткой вела она себя до сих пор, во всё время их 4-месячного путешествия занималась одной собой и даже как будто не замечала внимания его к себе. Она спешила его уверить, что знает и ценит всё, что он для неё сделал и что он сделал для неё гораздо более чем ему самому кажется; она говорила, что этот отъезд и присутствие близкого человека, поддерживающего её сильным словом, которое всегда имело над нею власть, спасли её от ужасного отчаяния. Она прибавила, что давно ей хотелось всё это ему высказать, но как-то не выговаривалось.