Что ж его, и впрямь связывать, да в телегу класть?
До самого последнего сроку мужики добросовестно шарили длинными баграми. И лишь когда солнце на вечер поклонилось, длинные тени поперек воды легли, они решились труд свой бессмысленный закончить - пора обратно, дорога-то, чай, не близкая. Не дело ночью по лесу, по бездорожью с лошадьми да телегами...
И вот в тот миг, как решительно повернули лодку к берегу, вздрогнули мужики от отчаянного крика. Обернулись - качалась недалече от берега черная коряжина, поблескивая мокрыми, осклизлыми боками. И держала на себе Алену.
Раскинув руки, как сломанные крылья, лежала девица лицом вниз, прижавшись щекой к черному, мокрому дереву. Иван уже плыл к коряжине, боясь, как бы она опять на дно не ушла и не унесла дорогую ношу свою. Доплыл, вцепился в нее. А оно и правда - только-только мужики подоспели и сняли тело Аленино, коряга стала тонуть и быстро под воду ушла.
Кто-то скинул верхнюю одежку, и Иван торопливо стал укрывать Алену. Не потому что нага была она, а потому, что холодна как лед. Кутал ее Иван, прижимал к себе, чтоб хоть капельку тепла его впитала... Оглаживал лицо ее, волосы прибирал.
- Алена... Аленушка... Ладушка моя ненаглядная... Что ж ты ко времени не вернулась?.. Обещалась ведь...
Ледяные пальцы ее к груди своей притиснул, согревал... Темнели лица мужиков, горькой складкой сходились брови.
Бережно уложили Алену на подводу, на солому. Укрыли большим пестротканым рядном...
- Пошли, Иван, - сострадательные руки обняли его за плечи.
- Нет, я с Аленой.
И лег рядом с нею, ничком. Так и лежал всю дорогу, будто ни одно тело скорбным путем везли, а два одинаково безжизненных. Рука Ивана Аленину холодную руку укрывала. Телегу часто потряхивало, когда колеса наезжали на корни, попадали в лесные колдобины. Тогда ладонь Иванову чуть царапал камешек в перстеньке, что у Алены на пальце был... Иван теперь уже не знал, поднимал он этот перстенек с измятой травы, либо сдвинулось что-то в уме его...
Глава двадцать девятая,
в которой Алена догадывается, что, избежав бездны омута,
не убереглась от еще более тяжкой участи
...Тьма все объяла бескрайняя, глухая, и кажется, что кроме нее ничего боле и нет, как в то Довременье, когда и впрямь кроме тьмы не было ничего, даже времени самого... Иль не тьма это, а невиданно белый свет, до того ярый, что глаза слепнут?..
...Безмолвие столь глубокое, что слух не выдерживает, отказывается принимать его, верить ему, и наполняет шепотом, шелестом, едва различимым многоголосием...
Алена медленно и плавно скользит в этой светлой мгле, в пространстве безвременья... Или недвижна?.. Но чем-то угадывает она непрерывное движенье вокруг себя, изменения, перетекания... Может быть его вехами становятся невнятные голоса-звуки, которые то делаются будто явственнее и громче, обступают Алену и касаются ее неощутимо, то опять вдаль плывут... Шевелит Алена рукою - и не чувствует руки. Желает найти опору под собой, но ноги не сообщают никаких ощущений, совсем никаких... И не поймет Алена, глаза у ней открыты? бодрствует она или спит? может все - сон? Да что она сама в этом странном пугающем просторе?
Что истинно ее в этой обманной бездонной пустоте? Мысли? Да, это ее. Вялые, как засыпающие рыбы. Но разума она не лишилась. Хотя как про это наверняка знать? Вон Устя-то блаженная, дурочка деревенская: и тихая, и добрая, а только беспамятна вовсе. Не помнит людей, обогревших и накормивших ее вчера, ни имен их, ни даже своего собственного. Временами в помутненном разуме что-то происходит, и Устя ведет себя как совсем обычная девка, а уж речи ее столь разумны делаются, что люди вслушиваются в каждое слово, пересказывают друг другу и толкуют в силу собственного разумения, - в них и впрямь, много сокрытого смысла есть. И память к блаженной внезапно в те минуты возвращается...
А ее память, Аленина? Помнит ли она свое прошлое? И Алена вспомнила... Душа содрогнулась от воспоминания и выплеснулась горестным стоном. И ответом пришел столь же горестный вздох.
Вскинулась Алена - не одна она здесь? Спросить захотела... но сомнение секундное пришло: ни пустота ли эхом откликается? Алена только помыслила спросить, колебалась еще, а ответ уже тут как тут - нежданный, неслышимый, прямо в ней возник, прошелестел без голоса:
- Ты домой вернулась. Это твой дом, твой мир.
И хоть голоса не слыхать, а знает Алена, что тих он, ласков... может печален. И так обрадовалась Алена, что не одинока, о смысле ответа еще и не задумалась.
- Кто здесь!? - вне себя от радости, заторопилась Алена - громко позвала, а голоса не услыхала, как в груду плотной ваты лицом уткнувшись кричала. Но кому вопрос назначался, до того дошел, и голос сообщил:
- Никого. Ты одна в твоем доме.
Вот тут и поразила Алену мысль, которую она одновременно и отторгла, и признала, как страшную истину. Алена разом утвердилась в мысли о собственном безумии. Так вот оно как случилось! Знать, из омута ее успели выхватить, но разум ее всеж-таки рухнул в бездну... И этот мрак, пустота - плен ее, из которого она не силах вырваться. Все здесь, с нею - разум, память, да вот только между нею и тем, что вне ее, стоит пелена безумия... Потому и тела своего не чувствует - оно отдельно от разума. Что же творит оно, при жизни исторгнувшее душу? Что может быть страшнее для человека, чем такая вот смерть без погребения? А близким каково смотреть на того, кто безмерно дорог, и еще видеть в нем любимого человека, и не желать согласиться, что в нем уже ничего не осталось от прежнего - ни чувств, ни страстей, ни воли, умерла память - умерла и любовь, привязанности... Легче рыдать над гробом, чем утирать скорбные тайные слезы... Как же вырваться ей на свет из плена безумия?!
- Но кто ты, с кем говорю я?!
- С собой. Я - это ты.
Горько рассмеялась Алена:
- Ну да... И вправду, кем мне еще говорить? Я и вправду одна в узuлище своем...
Глава тридцатая,
сомнения Алены обретают другое русло
- Ты не безумна. В горе великом, в отчаянии пребываешь, но не в безумии, - не ожидая больше ответа, опять услышала Алена. - И ты еще слишком человек. - На сей раз в голосе слышалось нечто новое. Снисхождение? Усмешка? - Еще не хочешь признать, что путь Алены - пройденный тобою путь. Но скоро ты отряхнешь пыль той дороги.
- И что тогда? Кем стану?
- Боюсь, ты еще не готова узнать.
- Если ты и я - одно, так что же такое я могу знать о себе, чего мне же и не знать лучше? - рассердилась Алена.
- Мы с тобою две части целого, но не равные. БОльшая никогда не была Аленой. А ты была, потому тебе многое неведомо. Алена должна была все узнать, да не успела.
- А теперь я - узнаю?
- Да. Теперь мы снова станем одним.
- Кем? Кто оно?
- Хочешь сейчас знать? - промедлив, осторожно молвил голос.
- Да.
- Веда.
Рассмеялась Алена. Хоть, вроде, оно и не до смеха было.
- Так вот почему Устя блаженная порой надменна становилась и требовала, чтоб королевной ее величали! Неужто и ты уверишь меня, как Устя верила безумию своему?!
- Ни в чем уверять не стану. Сама увидишь. Ты ведь Аленины умения еще не забыла? А ей всего и дозволена была малая толика знаний. Сейчас ты уж не Алена боле, стоишь на пути возвращения, и талантов в тебе стократно прибыло, потому осторожна будь. А лучше всего, коль душою примешь открывшееся и согласишься: "Я - Веда!"
- Что изменится тогда?
- Не станет нас двух. Будет одно. Все, что сокрыто еще от тебя, вмиг станет твоим, и перестанешь ты блуждать во мраке незнания.
- Но?.. От чего ты хочешь остеречь меня? Я слышу это в голосе твоем!
- Не станет Алены. Она умрет.
- Так не умерла она?! Стало быть, омут не принял меня?!
- Надежд напрасных не измышляй. Ты - Веда, хоть и не сознаешь того, так кто мог против воли твоей встать, если ты решила сократить Аленину жизнь? Тело бездыханное омут Ивану вернул. А слова мои, что не станет Алены, как только ты Ведой себя назовешь, то значат, что Алена - твой нынешний облик, и ты от него покуда не отказалась. А признаешь, что Веда ты, человечий облик больше не нужен тебе будет и отпустишь ты Алену, не станет ее.