— Кабан то вкусный был? — спросил Шилов, вертя в руках банку с морской капустой.
— Саша, не трави душу, — попросила Вероника.
Шилов тяжело вздохнул, приладил к банке консервный нож и быстрыми движениями открыл ее.
— Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста, — сказал он. Вышел в прихожую и вернулся с бутылкой водки. Поставил на середину стола.
— Что, Саша, пить будете? — с любопытством спросила Галя.
— Нет, будем смотреть на нее, любоваться, как в том анекдоте про Насреддина, который подошел к мангалу, на котором жарился шашлык, вынул из-за пазухи хлеб и стал есть его, вдыхая запах.
— Как, Марат Иванович, будем кушать капусту морскую, как морские кролики, или же наплюем на приличия и свернем бошку этой бутылке?
— А что, брат Шилов, нам еще остается, — философски заметил Марат.
— И то, — поддержал Шилов, — жрать нечего, надо хотя бы выпить, как следует.
— Мне нравится, как они друг друга уговаривают, — обращаясь к Веронике, заметила Галя, — можно подумать, что им кто-то выпить не дает.
— Вот именно, — согласилась Вероника, — или, они не выпьют, если не убедят себя в том, что выпить необходимо?
— Так-то, оно так, — сказал Шилов, — выпить мы все равно выпьем, но когда нет другого выхода оно как-то спокойнее. Проблема выбора, она всегда смущала человечество. Выбора нет, и ты принимаешь жизнь такой, какая она есть. А когда ты делаешь выбор, ты потом изведешься от сознания того, что все могло бы быть по-другому. "Другой бы улицей прошел, тебя б не встретил, не нашел- пропел он и решительной рукой свернул винтовую пробку на горлышке бутылки.
Пока он разливал в ребристые старинные стопки, Галя положила в тарелку каждому по картофелине и по ложке морской капусты.
— А себе, — спросил Шилов.
— А нету больше, — простодушно ответила Галя.
Марат, Шилов и Вероника одновременно положили свои картофелины в ее тарелку. Все засмеялись, а Шилов сказал: "Как это благородно с нашей стороны, я прямо заплачу сейчас". Галя вернула картофелины на прежние места и сказала:
— Всем спасибо, но я есть не хочу, давно хотела начать худеть, а сейчас удобный случай; тем более что вы выпивать будете, вам закусывать надо.
— А мы, Галя, и без закуски могем, — бодро сказал Шилов и добавил, — я стою на берегу не могу поднять ногу, не ногу, а ногу, все равно поднять не могу.
— Без закуски, Шилов, пьют только алкаши.
— Ну ладно, была бы честь предложена, — констатировал Шилов, обращаясь к Веронике — вы принцесса, пить будете?
— Пожалуй, — согласилась Вероника.
— Говоря иначе, не могу обидеть вас отказом.
— Именно так.
— Королева, я восхищен, — рявкнул Шилов и налил в стопку, стоящую перед Вероникой. При этом Галя, предусмотрительно закрыла свою стопку ладонью.
— Намек понял, — сказал ей Шилов и поднял свою стопку.
— Разрешите, господа, мне первому сказать тост. Спасибо, — хотя в этот момент никто не проронил ни слова, — Вы не возражаете, Марат Иванович, спасибо. Жизнь полна неожиданностей и в ней, конечно, много неприятностей случается. Вот машина, например, не завелась. Но, как говорится, нет, худа без добра: или, в семье не без урода, я, конечно, не себя имею ввиду. Давеча, намедни, надысь, когда я, находясь в почетной ссылке, я имею в виду лесозаготовки, вывел философскую формулу.
— Интересно, — сказал Марат, выпускник философского факультета.
— Нет, я, конечно, понимаю, как рискованно с моей стороны талдычить о философии в присутствии дипломированного специалиста, аспиранта.
— Бывшего, — поправил Марат.
— Неважно, если бы не перестройка, ты был бы сейчас кандидатом наук, а то и доктором.
— Давайте выпьем за любовь, — предложила Вероника, прервав Шилова.
— Правильно, Вероника, — одобрительно сказала Галя, — пейте, хватит спорить.
— Во-первых, мы не спорим, а философствуем, — обиженно сказал Шилов, — чтобы ты, Галя, необразованная селянка, знала, вся древнегреческая философия, начиная Сократом и, кончая Аристотелем, рождалась за стаканом водки, то есть вина, во-вторых, тост за любовь несравненно выше тоста за философию, поэтому я даже не обижусь. А выпью стоя, как гусар.
Шилов поднялся, оттопырил локоть и выпил. Галя подождала, пока он закусит, а потом сказала:
— У меня, Шилов, между прочим, высшее образование, а у тебя кроме аттестата зрелости за душой ничего нет.
— Как это нет, а жизненный опыт, — возмутился Шилов, — подумаешь, высшее образование, у Сократа, например, тоже не было высшего образования.
— Шилов, не отвлекайся, — попросил Марат, — ты говорил о философской формуле.
— Сейчас, сейчас, — спохватился Шилов, — сосредоточусь, ага, вот, значит… Сократ, опять же, утверждал, что вечно лишь то, что находится в движении.
— Это не совсем так, — поправил Марат, — Сократ сказал, что бессмертно то тело, что приводит в движение само себя, в отличие от тел, получающих толчок к жизни извне.
— М-м — да, произнес Шилов, — ну да, Бог с ним, спорить не буду, тем более с философом. Я вывел зависимость печали от движения, говоря иначе, никакая тоска не властна над человеком, находящимся в движении. Покой обессмысливает человеческое существование, от него происходит тоска, хандра, сплин; человек начинает задумываться, как герой писателя Платонова, и все, пиши — пропало и его увольняют с работы. Вот, Галя, например, всегда жизнерадостна, а почему, а потому что она ажно на трех работах трудится, ей некогда задуматься о смысле существования.
— А ты, Шилов, тоже выделяешься легкостью бытия, хотя и нигде не работаешь, — заметила Вероника.
— Как это я не работаю, — возмутился Шилов, — я ножи точу, разве ж это не работа.
— Ну, ты же не каждый день работаешь, — не унималась Вероника.
— Нет, не каждый, — согласился Шилов, — а только, когда деньги кончаются.
Галя хотела сказать Шилову о своей жизнерадостности, о том, что за ней стоит, хотела сказать что-то злое, но в этот момент увидела своего отца. Он стоял под крюком, на котором когда-то висели лосиные рога, и с которого его сняли прошлой зимой, после того, как он провисел два дня. Отец смотрел на Галю с тем жалобным выражением лица, которое она ненавидела в нем. Это выражение появилось у него после смерти матери. Шестидесятилетний мужчина превратился в растерянного ребенка, которого вдруг забыли на улице.
Галины родители прожили долгую счастливую жизнь в любви и согласии; они так любили друг друга, что им даже не было дела до своей дочери. Галя рано поняла это; в интернате, в райцентре, куда ее отдали после шестого класса, но смирилась с этим уже в Москве, в институте. В родную деревню Галя уже не вернулась, сельское хозяйство России приходило в упадок. После смерти мамы, отец продержался полгода, и все полгода он смотрел на дочь с этим выражением страдания на лице, ежеминутно ожидая сочувствия, словно она сама не нуждалась в жалости.
Кивнув ей, отец вышел из комнаты. Через открытую дверь Галя видела, как он что-то ищет в прихожей. Шилов ненадолго завладел ее вниманием, а когда Галя вновь посмотрела в прихожую, отца уже не было.
— Давайте выпьем за родителей, — предложила Галя и пододвинула к Шилову свою рюмку, — чтобы были здоровы и живы, те, у кого они есть, и царствие небесное тем, у кого их уже нет.
Мужчины выпили, а женщины пригубили, после этого наступило молчание, которое нарушил протяжный волчий вой.
— Ничего себе, — сказала испуганная Вероника.
— Где-то, совсем рядом, — констатировала Галя.
— Пойти шмальнуть что ли? — предложил Шилов.
— Не надо, — остановил его Марат, — а то еще что-нибудь перебьешь.
— Обижаешь начальник, — сказал Шилов.
Вой повторился, но уже на более высокой ноте и длился дольше предыдущего.
— Это уже вызов, — произнес Марат
— Нет, я все-таки шмальну, — сказал Шилов.
Схватив ружье, он вышел на крыльцо и выстрелил в воздух.
— Ни к чему это, Саша, — укорила его Галя.
— А пусть знают гады, как выть в нашем лесу.
— А это еще вопрос, кто в чьем лесу воет, — заметила Вероника.
— Господа, кажется, среди нас шпион, — угрожающе сказал Шилов, — в наши стройные ряды затесалась пятая колонна.