Зацокали копыта по Кладбищенской. Тут уж настоящая тишина. Мертвая. Рядом с дорогой длинный забор и за ним могилы. От одного такого соседства становится жутковато.
Прошу ребят: разговаривайте! Сам стал перекидываться словами с Плахиным. Насчет ранения спрашивал, уже который раз, насчет родителей и прочих родственников. Он понимал и отвечал громко, обстоятельно...
Вот и ворота. Заперты. Тоже порядок. Сторожа с вечера накидывают на створки огромный замок, кладут вдоль длинную жердь. И все-таки каждую ночь с кладбища тянут кресты на дрова, выкапывают свежих мертвецов, снимают с них золотые крестики, колечки, рвут коронки и искусственные зубы, если, конечно, тоже золотые. Раздевают и разувают. А ворота на запоре. Говорили, что сторожа действовали заодно с грабителями, и добыча делилась поровну. С согласия сторожей, видно, на кладбище поселились и бандиты. В склепах, вроде ночлежки — с ужинами и выпивкой.
Но это все слухи. Нынче, через час буквально, мы увидим своими глазами, как устроились бандюги под сенью крестов и надгробных памятников.
Пока тишь. Ни звука. Где-то за дувалом таятся Карагандян и Маслов. Стынут — земля-то сырая.
Отряд прощелкивает копытами мимо. Ребята в недоумении — почему движемся не по маршруту и почему, если уж попали к кладбищу, не делаем обычной остановки. Прежде у ворот стояли минут пятнадцать-двадцать, давали передых коням. Сегодня даже не замедлили шага, ребята переговариваются, а я прикусился, слушаю, не подадут ли какого сигнала дозорные. Весь напрягся. Плахин тоже. Ветер чуть трогает голые ветви, бередит тихим стуком тишину. И все. Метнулась беззвучной тенью от забора собака бездомная, побежала вдоль улицы — спугнули ее кони — тоже, видимо, готовилась пограбить мертвецов.
Кладбище уже позади, свернули влево, проследовали по тихому переулку до пустырька. И через него дальше, к одинокому домику с садом. И дом и сад заброшены.
Шепотом командую:
— Стоп, десятка! Остальные дальше, за мной.
Плахин придерживает коня, заставляет группу остановиться. Я еду со второй десяткой вдоль арыка. Шагов триста. Теперь цокот уже не слышен, можно предположить, что отряд удалился.
Останавливаюсь. Не слезая с коня, объявляю ребятам:
— Здесь спешимся. Кони с коноводами подождут. Сами — назад, к кладбищу!
Коротко поясняю суть дела. Главное — осторожность и тишина. Идти по-кошачьи, зубы стиснуть, язык прикусить.
Шагаем той же дорогой к домику. Плахин уже разместил свою десятку в саду, укрыл за деревьями. Она остается здесь как резерв. По сигналу — на коней и к нам. Может статься, что бандиты попытаются уйти, и тогда Плахину придется настигать их лошадьми и винтовками. Мы не знали, сколько человек соберет Штефан, но при любом числе это сила, с которой надо считаться.
Шепчу Плахину напоследок:
— Два свистка — выносись на конях и прямо к воротам. Три — объезжай вдоль забора, держи беглецов.
Свист Карагандяна он знает, поэтому ни с чьим другим не спутает.
— Пошли!
Винтовки прижали к шинелям, чтоб не гремели. Ступаем действительно по-кошачьи. Только иногда кто-нибудь угодит в лужу — булькнет вода, чавкнет грязь — и снова тишина.
Недалеко от ворот развалины какого-то строения, дождями или временем сбиты стены и рассыпан кирпич. Напротив — низкий дувал, тоже кем-то разрушен наполовину — через него легко перелезть и очутиться на кладбище. Место удобное.
Устраиваемся за естественные укрытия — кто за дерево, кто у стен, кто под кустом. Под себя кирпичи, так легче ждать, ноги не занемеют.
Время приближается к двенадцати. Плахин перед нашим уходом взглянул на свои огромные с тремя крышками часы — «Павел Буре» — и сказал: «Без двадцати». Сейчас, значит, без десяти или того меньше. Пора стекаться дружкам. В порядочной банде должна соблюдаться дисциплина. Да и атаман вряд ли будет ждать.
Пока никаких признаков. По-прежнему безмолвно. Один ветер прогуливается по макушкам деревьев, тихонько трогает их, и они перешептываются.
Каркнула ворона. Улетела. Еще каркнула. Еще и еще. Это уже разговор.
Началось. Теперь свист. На самом краю, за дальней стеной кладбища. Отвечают сразу двое: один за сторожкой, другой у церкви. Церковь стоит посреди кладбища на небольшом возвышении.
Я перекладываю наган из руки в руку — холодно, а ладони потеют. Испарина, вроде. Это от волнения.
Распелись соловьи. Со всех концов свистят, переливаются. Главное, не смолкают. После первого условного сигнала они должны, по логике, собираться. А вот этого не заметно. И Маслов не подает никаких признаков жизни. Ни Маслов, ни Карагандян.