Наша группа, не спавшая вторую ночь, дежурила в отделении. Ребята тревожно дремали на скамейках и нарах. Я уснуть не мог. Взволнованный пережитым за день, ходил по комнате, переговаривался с Масловым. Он тоже не думал о сне — занял себя повязкой. Надо было все же пришить ее. В этом сказывалась не столько забота о порядке, сколько злое желание восстановить посрамленную честь красногвардейца. Мы называли себя красногвардейцами, как и все, кто с оружием в руках защищал тогда советскую власть.
— Жаль, что не хлопнул этого старикана, — вздохнул Маслов. — Натуральная контра...
Вот уже который раз он затевал со мной разговор о повязке и досадовал на мою осторожность. Считал, что я остановил его зря. С врагами цацкаться нечего — сегодня повязку сорвет, завтра поднимет мятеж против революционного порядка. Он одобрял расстрел Доррера у Урдинского моста.
Вечером прошел по городу слух, будто белогвардейцев, выпущенных из тюрьмы, отбили у улемистов и пустили в расход на месте. Нельзя было оставлять этих ярых врагов советской власти. События показали, что вся контрреволюционная нечисть рассчитывала на графа Доррера и генерала Кияшко, как на идейных руководителей и организаторов борьбы с Советами. В порыве гнева красногвардейцы уничтожили своих врагов. Ими владело чувство ненависти. И если бы чувство в ту минуту молчало, с белогвардейскими главарями следовало поступить именно так.
Позже слух опровергли. Доррер и Кияшко были отбиты у улемистов и водворены сначала в военную крепость, а потом в тюрьму и расстреляны по решению трибунала. В те декабрьские дни я этого не знал. Мы судили о событиях на Урде так, как их излагал Маслов.
— А человек десять сбежали, — сообщил он. — Подались вдоль берега, через сады и дворы, и сгинули... — Помолчал и добавил: — Поручик тоже сбежал.
Не забывал Маслов о поручике. О том самом, щеку которого украшал шрам. Приплел его к делу. Я сомневался насчет достоверности последнего факта: откуда было знать Маслову о судьбе поручика. Так и сказал ему:
— Не было поручика.
— Был.
— Ведь не видел?
— Может, и не видел, а был.
Пришил все же Маслов к рукаву повязку, а пока пришивал, нитка раза три обрывалась и вдевать ее снова в иголку нелегко было при слабом свете лампы. Полюбовался своей бабьей работой, сказал:
— Был. Не мог не быть, одна нитка их вяжет, что графа, что поручика...
И прежде убежденность Маслова меня поражала. С первого дня, как мы взяли на заметку дом чиновника, он стал доказывать, что там контрреволюционное гнездо. С появлением поручика эта убежденность укрепилась еще более. Едва Елисеев нащупал связь банды с Полосатым и выудил у арестованного сведения о продаже оружия, Маслов для себя решил: Полосатый это и есть поручик. Свою мысль он навязал Елисееву. После допроса вошел к нему и потребовал:
— Позвони в штаб Красной Гвардии, пусть прощупают домишко...
...Часов в одиннадцать вечера начальник охраны города вызвал к себе наряд конной милиции — всех, кто дежурил в отделении. Пришлось поднять бойцов. Трудное это было дело. Я их, буквально, вырывал из цепких рук дремы. Со стоном очухивались ребята.
— Разобрать оружие! Быстро...
Лошадей седлали в полумраке. Кто-то разбил лампочку в конюшне, и теперь с коптилкой, которую держал дневальный, мы искали седла и уздечки. Кони, тоже усталые, не слушались, упрямо тянули морды назад, к кормушкам. Оседлали все же. Выехали.
Начальник охраны города направил нас к Шейхантауру в помощь старогородскому отряду милиции. В пути к нам присоединились работники штаба Красной Гвардии, которые объяснили, что предстоит изъятие оружия в одном доме. Дом, по всем данным, охраняется беляками и возможно столкновение. Главное, не упустить засевшую там контру, взять ее.
Я не представлял себе расположение дома. В моем понятии это было что-то ограниченное четырьмя стенами, во всяком случае не квартал, а именно один дом. Когда же мы спешились у перекрестка и прошли, причем, прошли добрый километр, а то и больше, я понял, что ошибался. «Дом» состоял из десятка строений, разбросанных в обширном саду. Часть их смыкалась, образуя переходы из одной постройки в другую, остальные высились на значительном расстоянии друг от друга. Дувал — высокий, добротный, с камышовым покрытием от дождя — выходил в переулок, тихий и темный, тянулся почти во всю длину его, потом вклинивался в соседний сад и ближние строения.