Снова Стригуна обнял страх — западня. Из церкви не уйти в случае чего, не вырваться. Он сам так поступал, когда надо было заманить жертву: пропускал в помещение, а сам оставался за дверью. Вбивал пробку, как любили говорить его дружки. Правда, здесь народ, священник. Только это не защита. Подрежут, ахнуть не успеешь. Жить захотелось Стригуну, жить, как никогда прежде. Но он уже шел, расталкивая бесцеремонно старух, шел внутрь. Здесь тоже толпились люди: кто покупал свечку на старый николаевский гривенник, кто крестился на богородицу, расписно изображенную в простенке. Давним повеяло от всего этого на Стригуна. За стенами шла новая, суровая, непонятная ему жизнь, с красными флагами, революционными песнями и митингами, а здесь она, вроде, застыла. Остановилась.
Полосатый разговаривал с псаломщиком, что-то спрашивал, потом прошел к алтарю, оглянулся, поискал глазами Стригуна.
Задохнувшийся от волнения, испуганный, тот подскочил неловко и приметно, прилип рядом. Тревожно глянул в глаза Полосатому — что скажет?
— За мной следят, — бросил поручик шепотком. — Придешь завтра, в это же время... Скажешь Штефану — есть адрес с золотом и оружием...
Стригун весь напрягся, вбирая слова чужие. Не дышал, кажется, только слушал.
— Нужны гранаты и пистолеты... Деньги завтра... Часть. Остальные позже... Еще скажешь...
Будто прогуливаясь, Полосатый вернулся к псаломщику, заговорил с ним опять. Стригун ждал. Ждал, что поручик вернется и закончит начатую фразу, но от псаломщика Полосатый вдруг метнулся в толпу. Растаял в ней в одно мгновение. Стригун не успел даже заметить место, где скрылся поднятый воротник.
Скорее на улицу. Скорее дать сигнал ребятам. Стригун затопал по паперти, свернул за угол, под окна. И здесь — прямо лицом в лицо столкнулся с Масловым. Столкнулся и замер — почувствовал под ребром дуло нагана.
— Ты что! Бежать, шкура... — процедил тот зло и еще глубже вдавил наган в живот Стригуна.
— Да я...
— Тссс... — пригрозил стоявший рядом Карагандян. — Выкладывай, где Полосатый?
— Утек.
— Как утек?
— Из церкви.
— Эх... — Маслов ругнулся, оттолкнул Стригуна, бросился было к паперти, к людям, но Карагандян вовремя ухватился за его рукав:
— Назад!
И уже спокойнее пояснил другу:
— Иголку в сене искать...
— Вот-вот, — закивал Стригун. — Он придет... Завтра придет.
Маслов облегченно вздохнул, сунул наган в карман пальто.
— Это другое дело...
...В управление возвращались тихими боковыми улочками. Молчали. Только один раз нарушил тишину Маслов. Спросил:
— А шрам? Шрам не заметил на щеке?
Стригун сделал несколько шагов, словно ему требовалось время на раздумье:
— Как же! Шрам — самое первое дело... Есть шрам... От сих до сих.
Встал Маслов. Встал посреди дороги. Засмеялся, довольный, как ребенок:
— Я же говорил... Ведь говорил вам, черти. Он — поручик Янковский!
Поручика ребята не взяли. Даже не увидели его. Служба, как и в субботу, шла в Сергиевской церкви полным ходом. Звонили колокола. Толпился народ на паперти. Было по-весеннему тепло, неестественно тепло для декабря. Днем солнце и ветерок слизнули льдинки на арыках, размягчили землю. До самого вечера дышалось мартом и только с сумерками пал легкий холодок, но не знобящий, как бывает в раннюю весну, а ласковый, мягкий.
Ребята шли вчерашней дорогой вслед за Стригуном. Только не близко, а за квартала два, чтоб не спугнуть поручика. Шли и переговаривались. Подшучивали даже. Верили в удачу.
Ведь как бывает — все хорошо, сердце пьет радость. Пьет прежде, чем она должна явиться, эта радость. Чует ее, что ли...
За Жуковской услышали вскрик. Не громкий. Ни к чему он был сейчас. Не хотели даже верить — может, ослышались. Но все-таки прибавили шагу.
Карагандян шел первым. Первым и наткнулся на человека. Он лежал поперек тротуара. Мертвый. Руки еще таили тепло, но уже последнее, уходящее. Локоть уперся в мокрый кирпич, мокрый от крови — человек хотел, видно, подняться и не смог. Так и застыл.
Это был Стригун. Нож попал ему под лопатку, прямо в сердце. Успел лишь вскрикнуть. Этот вскрик и услышали ребята.
Поручик Янковский к церкви не подошел. Ни в этот день, ни в следующий. Знал, видимо, что Стригуна нет. И знал задолго до того, как произошло убийство на Пушкинской улице.
Думать, братец, надо...
Я вспомнил, как попал в конный отряд милиции. Позвал меня Елисеев. Позвал не на выгодную работу: