Маслов выругался, сухо, зло. Ударил с досады по стеклу рамы, и оно, перезванивая осколками, полетело вниз:
— Ушел все-таки...
Погожий зимний день
В декабре вдруг стало тепло. Не лето конечно. Даже не весна. Осень. Поздняя южная осень. Деревья облетели: снег, дождь и ветер сделали свое дело, убрали желтизну и багрянец — все голо, но трава под шапкой бурых листьев снова пробилась и зазеленела вдоль арыков. Ночи были холодными, иногда с морозцем, а днем светило солнышко. Грело так, что ребята скидывали шинели, в одних кителях и пиджаках ходили.
Вот в такой теплый погожий день я шагал по Романовской и всем своим видом показывал, что мне чертовски хорошо, даже весело. С любопытством приезжего разглядывал дома, совал свой нос в калитки, заговаривал с хозяйками, интересовался, как пройти в столовую для военнопленных. Знал я эту столовую получше хозяек, знал город, все знал, но должен был играть роль новичка, наивного деревенского парня, вернувшегося с фронта и разыскивающего друга.
Бродил вот так по улицам уже не первый день. Вначале искал казармы для военнопленных. Они оказались на краю города. Мне нужны были австрийцы. Нашел и их. В казарме тысяча людей, а то и больше. И вот, среди этой массы, всего лишь несколько человек знали Штефана, служили с ним в армии. Так я предполагал.
Военнопленные пользовались полной свободой. Кое-кто работал в мастерских, в основном, в частных. Остальные промышляли различным способом: шили, столярничали, брили, стригли, сколачивали «буржуйки». В последние годы войны в военном собрании играл оркестр, состоявший из австрийцев. Сейчас эти музыканты тоже где-то водили смычками. Человек десять рисовали портреты для дома Свободы. Рисовали сажей, красок не было. Получалось неплохо. Портрет Карла Маркса, сделанный художником-австрийцем, висел у нас в отделении. Замечательный портрет.
Наиболее предприимчивые из военнопленных жили на частных квартирах. Там и работали. Большинство же находилось еще в казармах. Позже многие мадьяры, чехи, австрийцы и немцы вступили в Красную Гвардию и составили хорошо дисциплинированные, знающие военное дело боевые отряды. Вместе с нами они воевали против белогвардейцев и басмачей.
Вот к ним-то и попал я, отыскивая следы Штефана. Прикинулся его давним другом. Повидать, мол, охота человека, только что приехал. С рукава красную повязку снял. Звезду с фуражки тоже. Под мышкой узелок, вроде с продуктами. В кармане — полный кисет махорки. Австрийцы охотно разговаривали со мной, тянулись к кисету, закуривали. Но никто из них не знал Штефана. Было несколько Штефанов, двое даже подошли ко мне. Один круглолицый блондин, с ясными голубыми глазами, веселый такой. И молодой совсем. Другой пожилой, раненный в ногу. Без палки не передвигался. Не те.
Забрел в другую казарму. Здесь разговор получился интересней. О Штефане кое-что слышали. Брадобрей один назвал даже его фамилию.
— Только в казарме Штефан не живет. У него в городе квартира.
Где, — брадобрей не знал.
Я огорченно теребил свой узелок, вздыхал, искал сочувствия.
Нещадно коверкая русские слова, брадобрей объяснил мне: надо наведаться в австрийскую столовую, что находится на Романовской улице. Там харчуются многие военнопленные, живущие в городе.
И вот я снова зашагал, теперь уже назад, в центр, Всю дорогу туда и обратно боялся встречи со Штефаном. Мог ведь он оказаться в этих краях, например, пойти к друзьям в казармы. Вдруг узнает меня. Та встреча ночью на Гоголевской улице не прошла для него бесследно. Когда мы освещали Штефана зажигалкой, он, небось, тоже приметил наши лица. Наконец, во время операции на Бешагаче он мог хорошо разглядеть каждого. И самый важный аргумент в защиту этой мысли — профессиональная наблюдательность и цепкая память воров, известная каждому работнику милиции. Мы не знали их в лицо. Они знали нас, следили за нами, изучали во время патрулирования по городу. Не исключена была возможность, что сам Штефан прогуливался иногда около ворот отделения и запоминал тех, кто входил и выходил из управления.
Теперь на улице он мог издали узнать меня и скрыться. Скрыться в любой калитке, в любом дворе. Потом ищи ветра в поле.
Около столовой, а она находилась почти рядом с мастерской Зара, опасность встречи увеличилась. Тут в каждом австрийце, входившем во двор, мне мерещился Штефан. Я настораживался, машинально стискивал рукоять нагана в кармане. Но тут же успокаивался. Не он, не похож.
Пора было уточнить план действия: ждать Штефана у входа или перенести встречу в столовую. Мне все еще казалась простой и скорой поимка атамана. Вот сейчас здесь он появится, и я разоружу его. Позже этот наивный расчет мне казался нелепым до смешного. Надо же так оглупить своего противника — опытного, хитрого рецидивиста, чтобы надеяться на встречу с ним в людном месте среди бела дня.