Пока у госпиталя царило оживление, я был спокоен. Не буквально. Волновался. Напряжение не покидало меня ни на минуту. Но это волнение шло от убежденности, что Штефан придет. Когда же скверик стал пустеть — люди уходили стайками, истекало время посещения больных, меня охватило беспокойство. Подкрался безотчетный, холодящий душу страх: Штефан не придет. Тут только я впервые подумал, что Звягина могла предупредить его. Каким-то образом предупредить: через няню, врача, другого посетителя. Сколько их тут ходит. Сотни.
Подумал и сразу поверил. Поверил в худшее, на судьбу свою посетовал — не могу взять этого заколдованного Штефана. Рок какой-то! Вконец раздосадованный, я сел на скамеечку в садике и равнодушно уставился на дорожку, что пролегла вдоль изгороди. Ни о чем не думал. Вздыхал лишь.
И тут увидел ботинки. Солдатские ботинки, полы австрийской шинели, из-под которой синели обычные штатские брюки. Поднял глаза. Мимо изгороди шагал военнопленный. Фуражка надвинута на лоб, лицо скрыто тенью.
Не помню, сразу ли я решил, что это Штефан. Нужно было решить. Мгновенно. Военнопленный шагал спокойной, размеренной походкой, направляясь к воротам. До них оставалось метров десять.
Я пропустил его мимо скамейки, где сидел, — нас разделяла железная изгородь, ее не одолеешь, — встал, тенью потянулся за шинелью. Он успел войти в ворота, свернул к хирургическому корпусу. Туда же зашагали две женщины. Зашагали почти рядом.
Только не шуметь. Только не обратить на себя внимание Штефана. Я уже не сомневался, что это Штефан: строен, высок, блондин с усиками... Взять на полпути от корпуса, не дать ему возможности скрыться в дверях. Там, за простенками, он окажет сопротивление, откроет огонь.
Иду. Идем четверо: Штефан, две женщины со свертками и я. Женщины пытаются обогнать Штефана. На мгновение он открывается со спины. Время действовать! Выхватываю наган и бросаюсь вперед. Дуло упирается в затылок Штефана:
— Руки вверх!
Впервые в своей жизни, может быть, Штефан допустил ошибку: держал в одной руке цигарку, в другой — сверток бумажный. Если бы хоть одна рука была в кармане, не сдался бы, стал стрелять. В этом я был уверен. Но секунды упущены. Мне сзади легко обыскивать Штефана: беру сначала из правого кармана браунинг, потом из левого — наган. Неплохо вооружился для посещения госпиталя!
И тогда, и сейчас я считаю — он предполагал, как обернется дело, не ожидал трагической развязки событий. Подчиняясь приказу, а больше оружию, Штефан повернулся и зашагал под моим конвоем назад, на улицу. Началось странное по нынешним представлениям и обычное в те времена шествие по городу.
Надо сказать, что длительное конвоирование по людным местам рискованно. За минуты и часы, пока двое вышагивают по дороге, задержанный ищет способа избавиться от сопровождающего, оторваться от него, уйти. Каждый поворот, каждая открытая калитка, каждое дерево оценивается с точки зрения возможной защиты от пули. Штефан шел, как кошка, — мягко, пружинисто, настороженно. Глаза впивались во все, что нас окружало. Слушал. Шаги мои были для него словами — по ним судил, сократилось ли расстояние между нами, не отстаю ли я, не зацепил ли ногой камень, не расшнуровался ли ботинок. Даже состояние мое узнавал по шагам.
Что-то ему подсказали шаги. Еще на Куйлюкской он заговорил со мной. Заговорил спокойно. На чистом русском языке:
— Куда мы идем?
Можно было не ответить. Даже потребовать, чтобы он молчал. Но желание выведать тайну заставило меня вступить со Штефаном в словесный поединок:
— В управление милиции.
— Ты знаешь, кого ведешь?
— Штефана.
— Ошибся. Я военнопленный австриец. Фамилия моя Ульрих. Имя Юзеф. Я парикмахер. Понимаешь?
Мне было занятно слушать эту брехню, сочиненную, небось, сейчас, в пути.
— Ну это ты своей бывшей жене скажешь, Дарье. Она верит всему.
Он покачал головой:
— Я не женат.
— На Антонине Звягиной тоже не женат?
— Не знаю такую.
— Зато она тебя хорошо знает и ждет сегодня...
Штефан замолчал. Догадался, видно, что мне многое известно. Прошагал немым полквартала, снова спросил:
— Ты был у нее?
— Да.
Спина его ссутулилась и весь он сжался от этого короткого «да». Замедлил шаг.
— Не останавливайся! — предупредил я.
Но он пренебрег моим приказом, пошел медленнее.
— Она ничего не сказала тебе? — не то спросил, не то выразил свое мнение Штефан.
— Сказала все, — выпалил я торопливо.