Осипов командиром не был, стоял далеко. Нам его судить да рядить не приходилось. Но отзывались о нем не лестно.
Во втором полку он смотр производил. Любил второй полк. По душе ему пришелся этот казарменный двор и ряд каменных бараков. Тут все было сделано добротно, с расчетом на долгие годы. Здесь прежде стоял второй запасной сибирский полк, от него-то и пошло название. Пережило революцию, осталось в первые годы советской власти. Потом срослось с именем Осипова. Он и второй полк — одно.
Красногвардейские части выстроились на плацу. Не было у нас вида. Кто как смог, так и оделся. Шинели, правда, у всех, а вот на голове да особенно на ногах черт знает что: сапоги, ботинки с обмотками и без обмоток, дырявые, латаные, ветхие. Вид ополченцев. И перед нами во всем своем блеске Осипов. Шагает вдоль строя пружинящим шагом, легкий, подтянутый. Клинок держит на весу, как городовой. Правая ладонь у козырька фуражки. Усики тянутся вверх, глаза тоже, смотрит куда-то поверх наших голов.
— Здрасте... Здрасте... — скороговоркой, по-офицерски сглатывая звуки, повторяет он.
Потом церемонно, с помощью вестового вскидывается в седло горячего текинца и уже с коня произносит речь. Начинает по-суворовски:
— Орлы! Богатыри революции!
Громко, лестно для нас. Конечно, по сути, может, и правильно, красногвардейцы беззаветно служили делу рабочего класса, стойко сражались под красным знаменем. Но не те слова, вроде. Лучше бы просто — товарищи, просто ребята.
Рядом с Осиповым все такие же, как и он. По выправке видно — офицеры. Тянутся перед ним, щелкают каблуками, бегут навстречу, изображая особое внимание и уважение к военкому. Штаб у него с блеском.
В другой раз, тут же, во втором полку я увидел и Ботта — адъютанта Осипова. Держался он с достоинством, умел показать, что по званию, старому званию царской армии, стоял выше своего начальника и подчинялся ему только в силу различия должностей. Однако свое достоинство выказывал очень тактично, был спокойно предупредителен. Лишь во взгляде и едва заметной иронической улыбке улавливалась снисходительность. Со стороны оба казались людьми деловыми, энергичными. И если Осипов «парил» в высоте, то Ботт напротив старался изображать из себя «демократа», делал вид, что понимает трудную солдатскую службу, не отпугивал от себя бойцов надменностью и торжественностью, которая выпирала у Осипова. Мог пошутить, мог угостить папиросой, редкой в то время и представлявшейся нам чем-то сказочным. Откуда они брали, эти бывшие офицеры, папиросы — неизвестно. Покуривал Ботт позже и сигареты английские. Но ими бойцов не угощал. Не считал нужной такую роскошь для красногвардейца.
Не знаю, когда оба они, и прежде всего Осипов, стали агентами английской и американской разведок. Может быть, с первых дней советской власти, а возможно, и позже: вряд ли англичане могли нацелить своего агента еще в 1917 году на подготовку мятежа 1919 года, агента, не имевшего в то время никаких ходов к тем центрам, которые открывали возможность для удара. События развивались так бурно, политическая обстановка была так сложна, что ни англичане, ни американцы, да и вообще никто не знал обстановки, могущей сложиться в ближайшие годы. Осипов действовал больше по интуиции, чем по логическому плану. Как и другие подобные ему авантюристы, он решил использовать революционный поворот событий в личных целях. Тщеславный до крайности, видевший во всем только себя, он примкнул к революционной борьбе, надеясь выдвинуться. Прапорщик в мечтах рисовал себя Бонапартом. С увлечением бросился в пучину событий и как можно громче кричал о своей преданности революции. Он умел, когда надо, даже демонстрировать эту преданность. Стремился быть на виду. В любом случае: если не заметят со стороны, напомнить о себе докладом, телефонным звонком, наконец, придти и сказать — я пострадал за народное дело. Пусть знают, что Осипов пролил кровь, каплю, но пролил. Сложная эта работа — идти к личной цели.
Революция требует многое от человека, вознаграждает же общей победой. Осипову нужна была личная победа. Это поняли и довольно скоро скрывавшиеся за стенами особняков белогвардейцы. Они не вербовали его обычным способом. Вербовка не требовалась. Осипов свой — по прошлому, по крови, по убеждениям. Они просто напомнили ему об этом. И напомнили в гостиной жены бывшего полковника, куда он был приглашен на ужин. Ужин по тому времени богатый — с фруктами, с шампанским и белым хлебом. Эти господа с холеными бородками не только выдвигали политические идеи, они еще умели добывать золото, оружие и вино. Тайные склады водочного бога Иванова были открыты для сообщников генерала Джунковского. Оттуда вино попадало на праздничные столы во время встреч с нужными людьми. На вечере Осипов почувствовал себя, как прежде, в «родной семье». Нельзя сказать, что он по своему воспитанию и фамильным традициям был изыскан, чувствовал потребность в утонченных удовольствиях. Но тянулся к ним, считая это признаком знатности и богатства, а знатность, богатство и слава были затаенной мечтой прапорщика. Общество генералов и полковников как бы сближало его с этой мечтой.