Медлительный и неторопливый во всем Василий Прудников вдруг задвигался. Забегал из комнаты в комнату, зачертыхался. Не успел бросить телефонную трубку и выйти к отряду, как его снова зовут. Снова к телефону, снова к начальнику управления, к комиссару.
Когда, наконец, приказы смолкли и он, обливаясь потом, появился на крыльце, ребята услышали недовольное ворчание:
— Фу, дьявол, не думал, что война такая беспокойная вещь.
Война! Значит, война, и отряд едет на фронт.
— Хоть бы предупредили, — взмолился Плахин. — Семье бы сказать.
Ребята посмеялись: холост был Плахин, знали все, а тут, пожалуйте, семья.
— А что, — не понял смешка товарищей Плахин. — Старуха у меня одна остается... Тоже семья...
Направления отряд не знал. Засветло еще рысью выехали из ворот и, не сбавляя хода, подались за город, на шоссе. Слухи были — на операцию: бандиты не дают возможности подать состав с хлебом под разгрузку. Рвут мешки, тянут, с боем захватывают зерно, ставшее в городе дороже золота. И другой слух — на Каспийский фронт шлют. Там наседают англичане. Уже отрезали кусок до Чарджуя...
Но когда выбрались за город и не у станции, а на тракте, что вел к Аблыку, поняли: шлют на басмачей. Верстах в пяти от железной дороги соединились с отрядом старогородской милиции. Тоже сотня. Винтовки, гранаты, узелки с пайками. Целая армия.
Прошли рысью еще версту. Прудников остановил колонну. Поднял руку, чтобы затихли разговоры:
— Так вот, товарищи... — Прудников волновался. Впервые ребята видели его таким и невольно сами поддались тревоге. — Караван с рисом, что шел из Пенгаза в Ташкент, перехватил Рахманкул. Погнал в горы. Надо отбить его... Рис — спасение тысяч рабочих и их детей от голодной смерти... Революция призывает вас, товарищи...
...Отряд в двести человек разбили на три группы и разными дорогами бросили наперерез Рахманкулу, банда которого вела караван. Всю ночь торопились кони — то рысью, то напористым шагом, а то и наметом. Дважды останавливались, чтобы дать передышку лошадям и попасти чуток на уже поблекшей к осени траве и попоить у ледяных предгорных ручьев. В темноте наткнулись на отару, что шла к селению. Пастух показал дорогу, которой мог вывести караван Рахманкул, но банду он не видел. Слышал про курбаши — грабит где-то недалеко в кишлаках. Сюда, в эти глухие места, не заходил со своими джигитами.
Отряд снова поскакал в сторону гор. Было тихо и сонно вокруг. Казалось, никто никогда не нарушал спокойствия этих мест, и война, и революция пронеслись мимо, не потревожив мирных кишлаков. Сомнение вкралось в души ребят — той ли дорогой скачут, не ошиблись ли.
Под Ташкентом басмачи появились летом. Верстах в ста, а то и ближе. Приезжие рассказывали о налетах на кишлаки. Но разбой тогда был не новостью, и к слухам отнеслись без особой настороженности. Следовало, конечно, принять меры, навести порядок в Ангренской долине, да все силы заняты на Каспийском и Оренбургском фронтах. Из железнодорожных мастерских ушли бить белых почти все кадровые рабочие. Кого пошлешь в Аблык? Призвали к борьбе актив кишлаков. А винтовок дали с десяток. Рахманкул в два счета расправился с этим активом. Обосновался в Аблыке, Пенгазе, Ашаве. Вместе с другим бандитом Ашурматом оседлал перевалы и через них связывался с ферганскими басмачами. Оттуда шло оружие и деньги. Лишь осенью, когда оба курбаши распоясались настолько, что стали грозить Ташкенту, в Аблык был послан первый рабочий отряд. Из Аблыка банду выгнали, но наступать дальше, в сторону гор, сил не было. У обоих курбаши до пятисот джигитов, пулеметы, английские карабины, патронов без счета, а рабочий отряд держался, как говорится, на голом энтузиазме. Мог только обороняться, за пределы кишлаков не выходил.
В конце лета, перед тем, как в Ташкенте раскрыли контрреволюционный заговор, Ашурмат и Рахманкул стали подступать к пригородам, совершали небольшими шайками налеты на ближайшие кишлаки. Так, в один из последних августовских дней Рахманкул напал на караван с рисом. Золотой караван, как называли его тогда...
...Рассвело. Степь предстала перед ребятами голая и тихая. Насколько хватало глаз — травы. Ни единой живой души. Будто вымер край. В стороне зеленел кишлак, тоже удивительно тихий, будто не было в нем людей. Утро, пора выгонять скот, идти в поле, а народ спит, вроде.
После ночного марша решили дать коням отдых, да и самим подкрепиться. Свернули влево. Минут десять двигались пыльной, хорошо накатанной арбами дорогой. Наконец, услышали лай собак. Заторопились. Что-то заставило спешить. Но прежде, чем въехать в кишлак, послали разведку из двух милиционеров. Те проскакали до крайних домов, повертелись у дувалов, с кем-то переговорили и вернулись.