— Что надо?
— Узнать надо, — повторил Василий и вдруг кинул голову на свои большие костистые кулаки, сжал виски. — А черт... До чего же мешают мне глаза...
— Брось, Вась... — душевно, с какой-то необъяснимой обидой за товарища, произнес Елисеев. — Брось... Устал и все...
— Н-нет... — Прудников скрипнул зубами. — Они не хотят мне служить, понимаешь... Не хотят...
Телефонный звонок резанул тишину, и трое рук разом потянулись к аппарату. Я был ближе и первым взял трубку.
— Говорит Цируль.
— Слушаю.
— Что происходит?
— Неизвестно. — Это ответил уже Василий, которому я передал трубку и вопрос начальника охраны города. — Пока неизвестно. В районе управления спокойно. Задержали одного прохожего — ничего не знает. Выслал дозорных в сторону крепости. Вернутся, доложу.
Прудников отзвонил отбой и устало откинулся на спинку стула.
— Чепуха какая-то. Отряд держим здесь и хотим знать положение в городе.
Я принялся строить планы разведки и предложил разбить отряд на четыре группы, направить по обычным маршрутам.
Елисеев, рассудительный, как всегда, легко отверг мой план:
— Будешь искать ветра в поле, а в это время нагрянет банда.
— Тут не бандой пахнет, — заметил Василий. — Тут контра.
— Тем более. Начальник охраны верно решил: надо иметь наготове кулак. Ударить в случае чего всем отрядом. А пятнадцать-двадцать человек сомнут в два счета...
Мысленно каждый из нас рисовал положение в городе довольно оптимистически. Допускали, как крайность, что беляки поднялись. Какая-то группа пытается создать панику, захватить позиции. Но стоит только нащупать центр, как он будет обезврежен и разгромлен. Никто, конечно, не предполагал, что центр во втором полку, где находился сам военком Осипов и часть армии. Это исключалось. Вообще, измена исключалась. Всякое предполагали, но не такое открытое вероломство.
Опять зазвенел телефон, резко, требовательно. Опять Цируль. Вызывал Прудникова.
— Ничего нового?
— Ничего.
— Положение очень серьезное. Немедленно ко мне начальника конного отряда!
Василий потемнел в лице. Видимо, короткий разговор был настолько тревожным, что всегда спокойный Василий вдруг взволновался. Встал торопливо, отворил дверь.
— Где Соколок? — крикнул он в коридор. Громовый голос пронесся по всему отделению. Из дежурки ответили ребята:
— Еще не приходил.
— Фу, дьявол. — Прудников повернулся ко мне. Сказал тоном приказа: — Ты поедешь к Цирулю!
По обычным нормам такой приказ мог показаться нелепым: я не служил уже в милиции, числился командиром взвода l-го Революционного отряда и, естественно, не подчинялся ни Прудникову, ни начальнику охраны города. Но время-то было особенным. Бои шли непрерывно, и где бы мы ни находились, всегда чувствовали себя в строю. Сейчас, видимо, предстоял бой, так я понимал обстановку, хотя ничего конкретного не знал, как не знали Прудников и Елисеев. Возможно, уже решалась судьба революции.
— Скачи вместе с ребятами!
С этого момента я уже оказался в строю.
— Давай, давай! — подтолкнул меня Василий и сам пошел следом.
...В конюшне горели две керосиновые лампы, тускло освещая стойла. Здесь было тепло. От коней тепло. Но не так, чтобы отворить настежь двери. Мороз лежал у входа, белой каемкой пробирался к деревянному настилу.
Пегашка узнал меня. Сразу узнал. Потянул морду, заржал тихо. Не до нежностей было, и я только слегка похлопал его по шее, повел во двор. Не ведал четвероногий друг, что это его последний путь по камням двора. Щелкали звонко копыта. Запомнил я почему-то этот громкий, тревожный перестук.
Не знаю, почему, но не сел в седло во дворе. Видно, хотел дать Пегашке возможность чуть размяться на холоде. Вывел за ворота, на улицу. Ветер сразу обнял нас обоих. Хлестнул стужей, перехватил дыхание. Тротуар от мостовой отделял крутой мостик. Заледеневший. Пегашка заскользил копытами — боязно ступать по накатанному, ровно стекло, спуску. Наверное, поэтому я и не сел сразу: трудно коню с седоком идти по льду вниз.
Протанцевал, сошел все же. Тут мы все сели в седла. Винтовки на ремнях за спину по-кавалерийски повесили, наганы кто в карман положил, кто засунул за пояс.
Пальба не стихала. За крепостью одна за другой взлетели две ракеты и залили город зеленым и голубым светом. Он был мертвенно-белым, застывшим в лютом холоде. Спал. А может, затаился, чувствуя что-то недоброе...
Один против волчьей стаи
Первым пал в эту студеную январскую ночь, кажется, Лугин. Он, садясь на коня, не знал, что ждет его через какие-нибудь полчаса. Всё еще не представляли мы, откуда нанесут удар враги.